римском, отношения владения предполагали права, мало чем уступающие правам собственника. Большинство прерогатив, приписываемых обыденным сознанием институту собственности (не исключая права на заклад, обмен и полное отчуждение имущества), на самом деле характерны или, по крайней мере, возможны и для института владения [3453]. С точки зрения объема прав, юридическая мысль за две тысячи лет сформулировала только одно отличие между этими двумя институтами: владение исключает право на порчу и уничтожение имущества. Впрочем, новейшие тенденции в развитии права, выразившиеся в дальнейшем переплетении публичных и частных аспектов отношений собственности, сделали и это различие условным: сегодня собственник далеко не всегда может уничтожить свое имущество. Если это сопряжено с серьезным ущербом для общества (подрывом обороноспособности страны, дезорганизацией народного хозяйства, потерей работы для большого числа людей, уроном окружающей среде, гибелью уникальных памятников культуры и т. д.), собственнику не будет позволено пойти на такой шаг.
Второй способ различения собственности и владения носит технико-юридический характер и сводится к тому, что собственником считается обладатель титула собственности, т. е. официального документа, свидетельствующего, что данное имущество является собственностью такого-то лица. И это отнюдь не тавтология: главное в этом определении состоит в том, что именно публичная власть признает за частным лицом право собственности (а не какое-то другое право) на данное имущество.
Однако наиболее перспективен третий подход: он также ставит во главу угла взаимоотношения собственника и государства, но акцентирует их общесоциальный аспект. Отношения собственника с государством-сувереном не опосредованы отношениями ни с какими другими частными лицами, тогда как отношения владельца с государством предполагают наличие какого-то другого, более полномочного, частного лица, которое и является собственником. Исключение составляют те, достаточно распространенные в истории случаи, когда в лице государства совпадают собственник и суверен, что возможно в двух ситуациях: а) государство в отношении какого-то конкретного имущества является частным собственником; б) имеет место недостаточное разграничение публичных и частных аспектов права, в результате чего государство мыслится и как суверен, и как "верховный собственник". Отмеченные выше ограничения права собственности со стороны суверена, отстаивающего исключительно свои публичные полномочия, свидетельствуют, что объяснение различий между собственностью и владением через различия в объеме прав также предполагает анализ этих институтов с учетом их функционирования в публично-правовом пространстве.
Все три формы обладания имуществом являются для европейского континентального права органическими и, в этом смысле, одинаково важными. Строго говоря, эти формы, точнее соответствующие им правовые понятия, имеют смысл только в сочетании — речь идет все же об условном делении "правовой территории" общества. В сугубо бытовом плане, без такого сочетания, т. е. без возможности в том или ином конкретном случае воспользоваться одной из базовых форм обладания имуществом, наша повседневная жизнь стала бы невыносимой. Представим себе, например, правовые последствия гипотетического исчезновения института держания: передачу любого имущества другому лицу пришлось бы считать уступкой владения и соответствующим образом ее оформлять!
Вместе с тем очевидно, что эти формы обладания имуществом вызваны к жизни совершенно разными стадиями общественного развития. Держание как самая простая форма, безусловно, самая древняя. Владение появилось на более высокой стадии развития и предполагает достаточно развитое гражданское общество. Собственность же возможна только в условиях вполне сложившейся государственности, обеспечивающей последовательное различение частно-правовых и публично-правовых аспектов обладания имуществом. Многие правовые системы так и не "доросли" до этой триады. Например, древнегреческое право не только не выработало законченного представления о собственности, но и более простые понятия владения и держания различало не совсем четко [3454]. Древнее право германцев и славян остановилось на понятии владения; само слово "собственность" появляется в германских и славянских языках сравнительно недавно. Помимо всего прочего, этот факт служит напоминанием о том, что для нормального функционирования экономики и общества в целом институт собственности не обязателен, чему есть наглядные доказательства и в современной жизни.
В историческом плане, достаточной основой для этого могут быть даже отношения держания — свидетельством тому правовой опыт не только архаических обществ, в которых институт собственности отсутствовал, но и феодализма, знавшего все три формы обладания имуществом. В конце концов, функционирование феодальной экономики зиждилось на признании обществом держательских прав зависимого крестьянина на обрабатываемую им землю. Не будучи в полной мере защищены законами феодального государства, эти права, тем не менее, являлись достаточными для обеспечения воспроизводства крестьянского хозяйства. Но не всего средневекового общества: реализация крестьянином выращенного им урожая на рынке предполагала признание за ним владельческих прав на произведенный им продукт. Таким образом, более или менее развитые отношения обмена, придающие индивидуальному производству общественный характер, идут рука об руку с отношениями владения как более полновесной формой обладания имуществом.
В трактовке вопроса о соотношении владения и держания современное право континентальных стран Европы отталкивается от положений Гражданского кодекса Германии 1896 г., сформулированных под влиянием т. н. реалистической школы права, основателем которой был Рудольф фон Иеринг. Анализируя двухтысячелетний опыт обоснования защиты владения, юристы этого направления пришли к выводу об отсутствии рациональных аргументов в пользу непредоставления владельческой защиты целому ряду институтов (прежде всего в сфере поземельных отношений), относимых римским и особенно средневековым правом к разряду держательских. Соответственно, их современные модификации они предложили квалифицировать как разновидности владения, оставив за его рамками главным образом бытовые ситуации, например связанные с имущественными полномочиями прислуги, а также специфические отношения, возникающие при найме жилья [3455]. В результате этой ревизии правовая территория института держания резко уменьшилась, что, в известной мере, объясняет, но вряд ли извиняет, слабое внимание к нему современной юриспруденции [3456]. С точки же зрения истории права, по крайней мере античного и средневекового, это упущение вообще ничем не оправдано, поскольку в прошлом роль этого института была очень велика.
Что касается института владения, хотелось бы сразу же подчеркнуть, что, по сравнению с институтом собственности, его не следует считать непременно ущербным. Даже в капиталистическом обществе большинство торговых операций совершается с товарами, предположительно находящимися в законном владении контрагентов. Являются ли эти товары их собственностью, чаще всего неизвестно, а главное не имеет значения, поскольку для рынка важен, как правило, не титул собственности, и не публично-правовое положение обладателя имущества, а именно законность его владельческих прав. Примером могут служить операции с имуществом, взятым на комиссию: в этом случае самоочевидно, что владелец не является собственником, но это никак не умаляет законность сделки. Недостаточно четкое, с точки зрения континентального европейца, разграничение понятий "собственность" и "владение" в common law (нашедшее выражение и в английском языке) также указывает на адекватность института
