type="note">[3443]. Однако речь идет о самых первых подступах к проблеме.
В отечественной историографии можно было бы надеяться обнаружить более историческое понимание категории "собственности". И действительно, она дала вдохновляющие примеры глубокого анализа имущественных отношений у римлян (Е.М. Штаерман, В.И. Кузищин, И.Л. Маяк, В.М. Смирин), у древних германцев и скандинавов (А.И. Неусыхин, А.Я. Гуревич), у ряда других народов. Но чаще всего речь идет о внешних, количественных характеристиках собственности, само же понятие мыслится неизменным: все сводится к тому, сложился ли институт частной собственности или нет; если сложился, то анализ считается законченным, все представляется ясным. Кроме того, особенности отношений собственности у того или иного древнего народа обычно преподносятся именно как особенности, как специфическая черта данной культуры, но не стадиальная характеристика.
В советской историографии изучение динамики отношений собственности в раннее средневековье было блокировано по догматическим причинам. На горе советским медиевистам, Ф. Энгельс в одном из своих незаконченных этюдов, известном как "Франкский период", имел неосторожность охарактеризовать аллод и римскую собственность как товар [3444]. Ошибочность этого тезиса была еще в 1962 г. отмечена М.В. Колгановым [3445], обратившим внимание на то, что такая трактовка, возникшая, по всей видимости, под влиянием модернизирующей историко-правовой науки середины XIX в., противоречит исторической концепции К. Маркса и, в частности, тому (кстати, обнародованному стараниями Ф. Энгельса) тезису, что "свободная частная собственность на землю — факт совсем недавнего происхождения", обусловленный становлением капитализма [3446]. Из-за общей несостоятельности концепции М.В. Колганова (отрицавшего наличие частной собственности на землю при феодализме) его наблюдение было проигнорировано. В 1970 г. А.Я. Гуревич повторил мысль о невозможности считать аллод товаром ввиду отсутствия в раннее средневековье развитого рынка и принципиально иного, чем в рыночной экономике, отношения к земле, да и к другим материальным ценностям [3447]. Его услышали, но преобладающим осталось мнение о тождественности позднего аллода и римской собственности.
Точности ради, нужно отметить, что в XXXVII главе третьего тома "Капитала", откуда взята приведенная выше цитата, К. Маркс, рассуждая о превращении земли в товар, говорит также о том, что "юридическое представление о свободной частной земельной собственности появляется в древнем мире лишь в эпоху разложения органического общественного строя, а в современном мире лишь с развитием капиталистического производства". Таким образом, ситуации, благоприятствующие свободному отчуждению земли, могли, на его взгляд, иметь место и в докапиталистическую эпоху, а именно в переходные периоды истории, характеризуемые разложением устойчивых общественных форм. И действительно, постклассическое римское право исходило из намного более свободного понимания собственности, чем право высокой античности [3448], хотя, как показали исследования последних десятилетий (в частности, Ф. Шульца, Л. Капогросси-Колоньези, Д. Диошди, М. Финли, М. Казера, Е.М. Штаерман, В.И. Кузищина [3449]), римская собственность, прежде всего земельная, на всем протяжении ее истории качественно отличалась от капиталистической. В середине XIX в. это еще не было очевидно, в глаза бросалось сходство; на этом основании, Ф. Энгельс однажды написал, что право, запечатленное в Corpus Iuris Civilis, было "в известном отношении буржуазным" [3450].
Прежде чем перейти к анализу конкретно-исторических аспектов отношений собственности, целесообразно очертить контуры той системы правовых категорий, посредством которой осуществляется этот анализ. Это тем более необходимо, что в отечественной литературе по этому вопросу наблюдается поразительная путаница. Ограничусь одним, на мой взгляд, самым невероятным примером. Е.М. Штаерман, так много сделавшая для раскрытия исторической специфики имущественных отношений в древнем Риме, считала возможным переводить dominus как "владелец" и possessio — как "собственность" [3451], а однажды написала, что "между основными для времени империи видами собственности — dominium и possessio — разница на практике была, в общем, не очень велика" [3452]. Спорность второго утверждения меркнет перед некорректностью первого: если possessio, т. е. владение, считать собственностью, дискуссию лучше вообще не открывать.
Как известно, самое трудное в науке — это договориться о терминах. Попытаюсь поэтому изложить свое понимание проблемы не в виде постулатов или апелляций к авторитетам, а посредством анализа истории права, в рамках которой эти термины, точнее система терминов, и формировалась.
Европейскому континентальному праву, при всех его региональных и стадиальных модификациях, присущи некоторые общие представления, отличающие его от англо-саксонской, мусульманской и других правовых систем. Эта общность обусловлена отчасти единым культурным субстратом европейских народов (так что англо-саксонское право по ряду параметров тоже относится к т. н. романо-германской правовой семье), отчасти взаимовлиянием. Наибольшее влияние на понятийный аппарат современной европейской юриспруденции оказало римское право — ив силу исторической роли Римской империи, и как наиболее продуманная и четкая из всех правовых систем древности и средневековья. Анализируя категорию "собственность", невозможно не прибегнуть к правовой терминологии древних римлян. Но было бы глубочайшим заблуждением считать, что понятийный аппарат классической римской юриспруденции абсолютно адекватен задачам историко-правового исследования, тем более других обществ, нежели римского. Речь идет об абстрактных категориях, которые за долгие века развития права обогащались конкретным содержанием исторически обусловленных явлений. Древнеримские представления о собственности — очень важный, но и очень ранний этап в становлении тех представлений, из которых мы исходим сегодня, в том числе анализируя правоотношения Древнего Рима.
Европейское правовое сознание различает три основные формы обладания имуществом: собственность, владение и держание, к которым можно свести все многообразие имущественных отношений. Держание понимается как простое фактическое обладание вещью, не защищенное (или минимально защищенное) позитивным правом. Если ориентироваться на современные реалии, примером держания могло бы служить документально не оформленное обладание взятой на время книгой, сумкой, автомобилем, даже предоставление кому-то по знакомству квартиры или дома. Держатель вправе сказать о вверенной ему вещи: "это мое" и защищать свое право на нее от посягательства всех лиц, за очевидным исключением того лица, которое и передало ему эту вещь. Однако защита в этом случае может быть только физической, но никак не юридической: держатель вправе преследовать вора, выхватившего у него из рук сумку, но если вор скрылся вместе с сумкой, он не может сам вызвать его в суд в качестве ответчика—"вчинить ему иск", как говорят юристы. Это в состоянии сделать лишь законный владелец сумки, чье право, таким образом, защищено юридически, или, что в данном случае то же самое, чье право имеет владельческую защиту.
Если анализировать феномен владения не в какой-то одной исторически и географически конкретной форме, а как некий инвариант, логически отличный от собственности, окажется, что провести между ними четкую грань не так легко. Во многих обществах, в том числе в
