статус этих объектов.
Древнее римское право, зафиксированное в законах XII таблиц — в той мере, в какой мы можем судить об их содержании, — не знало и термина possessio. Свои имущественные отношения римляне ранней республики описывали и регулировали при помощи термина res и притяжательных местоимений, с одной стороны, и специальных терминов ususfructus, usus (в то время эти понятия были очень близки) и peculium, — с другой. Обозначаемые ими способы обладания вещами сближает отсутствие правовых гарантий у их обладателей — в отличие от тех, кто, указывая на вещь, могли назвать ее своей и кого мы, с некоторой долей условностью, называем собственниками. И узуфруктуарий, и держатель пекулия были обладателями чужой вещи — суть именно в этом.
Понятие possessio и связанное с ним представление о том, что можно, на законном основании и под защитой закона, in bonis esse, не являясь собственником этих bona, появились позже в рамках т. н. преторского права, имевшего целью заполнить лакуны в ius civile и преодолеть его излишний ригоризм, ничего в самом цивильном праве не меняя. Институт владения как раз и стал одним из таких инструментов, позволявших гарантировать права людей, которые в силу каких-то причин не были собственниками того или иного имущества — либо временно, до тех пор, пока за давностью лет владение не превратится в собственность, либо постоянно, поскольку перегрины, в принципе, не могли быть собственниками ex iure Quintum. В какой-то мере это была фикция, но это обстоятельство не дает основания трактовать possessio по преторскому праву как аналог того смутного представления о полноценном обладании имуществом, которое римляне ранней республики именовали res или meum и которое мы, допуская известный анахронизм, квалифицируем как собственность. По части антиисторизма и понятийной несостоятельности теория бонитарной собственности (допускающая существование в одном обществе двух видов собственности!) имеет мало аналогов в мировой истории права. Фикции, как известно, обретают в праве реальность и даже становятся значительной генерирующей силой. Так произошло и с институтом владения: из эрзаца собственности он превратился в самостоятельный институт, сыгравший колоссальную роль в регулировании всей правовой сферы римского общества. Достаточно сказать, что многие другие институты стали в дальнейшем осмысляться по аналогии с институтом владения или как его разновидности. С другой стороны, он серьезно повлиял на развитие представлений о самой собственности, прежде всего о ее структуре. Отмирание этой фикции произошло на совсем другом этапе развития права, уже при Юстиниане, отменившем как само понятие ius Quintum, так и некоторые архаические квалификации вещей [3478].
В специальной литературе понятия proprietas и dominium, как правило, отождествляются. Примером может служить словарь М. Бартошека, в котором статья proprietas заменена отсылкой к статье dominium [3479]. До недавнего времени такое представление было характерно и для отечественной науки [3480]. Между тем, давно известно, что единственный случай уподобления этих понятий в источниках [3481], является позднейшей интерполяцией, причем глоссой в чистом виде. Сплошной анализ их употребления в Дигестах, осуществленный недавно В.А. Савельевым [3482], показал принципиальные различия между этими терминами; его основные выводы представляются вполне убедительными.
Работая с Дигестами, следует помнить, что ни авторы собранных в этом своде высказываний, ни даже создатели этого свода не стремились дать развернутое, тем более всестороннее определение правовых понятий. Не меньшим заблуждением было бы полагать, что собранные в Дигестах высказывания посвящены самым важным аспектам римского права и самым важным и распространенным институтам и явлениям социально-правовой жизни. Во всяком случае, ни о какой репрезентативности материала говорить не приходится. Ученых юристов древнего Рима привлекали наиболее запутанные и парадоксальные казусы, в которых сталкивались противоречащие нормы и принципы, но эти казусы, безусловно, не были типичными (а порой и реальными), а их анализ опять же не предполагал (хотя и не исключал) объяснение того, какая же ситуация была типичной, — это было и так ясно, причем не только юристу, но и любому гражданину. Целью prudentes было проговорить особо сложные случаи, возникающие в ходе судебных процессов, обосновать предоставление того или иного интердикта и тем самым обеспечить защиту иска. Конечно, огромный объем заключенного в Дигестах материала и разнообразие рассмотренных казусов обеспечили отражение едва ли не всех институтов римского общества, но зачастую этому отражению недостает четкости и полноты. Из-за специфики источника, а отчасти и по самой своей сути, римское право, запечатленное в Дигестах, является суммой не столько определений, сколько исковых формул. Поэтому даже те дефиниции и разграничения понятий, которые присутствуют в Дигестах, имеют прикладной оттенок и призваны пояснить, как действовать в той или иной конкретной ситуации, а вовсе не обрисовать понятие в его целостности. Не стоит сбрасывать со счетов и тот факт, что, отбирая тексты для включения в Дигесты, юстиниановы юристы меньше всего заботились об интересах современного исследователя. Можно, например, не сомневаться, что многие важные для данной работы вопросы получили освещение в трактате Тертуллиана "О лагерном пекулии", однако Дигесты сохранили нам лишь несколько фрагментов из этого сочинения [3483], причем, учитывая важные новации Юстиниана в данном вопросе, эти фрагменты вряд ли самые интересные.
В Дигестах proprietas чаще всего противопоставляется узуфрукту, вообще упоминается "в связке" с узуфруктом. Согласно Ульпиану, "названием dominus охватывается тот, кто имеет proprietas, хотя бы узуфрукт принадлежал другому" [3484]. Павел рассматривает как распространенный тот случай, когда "узуфрукт твой, a proprietas моя" [3485]. Есть даже основания полагать, что технико-юридическая потребность в термине proprietas возникла ввиду того, что собственник часто передавал кому-то свое имущество в узуфрукт, сохраняя за собой определенные права; их-то и требовалось определить. Право собственности за вычетом узуфрукта и называлось proprietas — nuda proprietas, как говорили некоторые римские юристы [3486]. Любопытно, что nuda proprietas могла быть оценена в деньгах, во всяком случае, цена имения складывалась из цены узуфрукта и цены proprietas [3487].
Соотношение понятий proprietas и possessio выглядит несколько иначе. Дигесты сохранили парадоксальное утверждение Ульпиана о том, что "proprietas не имеет ничего общего с владением" [3488]. Исследователи цитируют его не без замешательства, по большей части, не зная, что с ним делать. Выхваченный из контекста, он действительно обескураживает. Предоставляя специалистам трактовку этого темного (но, как будто, не интерполированного) пассажа [3489], замечу, что логика его принципиально отлична от нашей и отражает опять же нюансы римского процессуального права. С онтологической же точки зрения, эти понятия принадлежали, конечно же, одному правовому полю. Это следует уже из того, что спор
