Институт владения играл в жизни римлян колоссальную роль. В реальной жизни (которая регулировалась, по большей части, нормами преторского права) именно владение было центральным институтом сферы имущественных отношений. Не говоря уже о том, что огромная масса людей являлась посессорами по своему основному имуществу (таковыми были, например, вектигалисты — арендаторы общественных земель), в этом положении оказывались время от времени едва ли ни все свободные люди Рима в силу участия в различных сделках (например, залога), предполагающих владельческую защиту прав одного или обоих контрагентов.
Расширительному употреблению термина possessio способствовали римские представления о различии в статусе италийской и провинциальной земли. Подобно тому, как в провинции не было места архаическому понятию res mancipi [3506], там, строго говоря, речь не могла идти о доминии. По словам Гая, "доминий на провинциальную землю принадлежит или римскому народу или императору, мы же, как считается, имеем только владение или узуфрукт" [3507]. Провинциальная земля, таким образом, мыслилась как ager publicus, на котором доминия частных лиц не могло быть, по определению (в отличие от proprietas, но, как уже, наверное, ясно, это не одно и то же). Подобно арендаторам общественных земель в Италии, римские граждане, испомещенные в провинции, могли быть только посессорами. Это, конечно, не означает, что в провинциях не было частной собственности на землю; было бы полным абсурдом считать, что этот институт не был, например, известен в греческих городах Средиземноморской Галлии. Но Гай ничего подобного и не утверждает. Смысл его сентенции в том, что в провинции не было места dominio ex iure Quiritum — т. e. специфически римскому типу обладания имуществом, неразрывно связанному с римским гражданством, смысл которого мы, удобства ради, передаем словом "собственность". Согласно римским представлениям эпохи Принципата, вне италийской земли (приравненной в I в. до н. э. к исконно римской) этот институт просто не существовал — прежде всего потому, что провинциальные землевладельцы платили подати (tributa), а значит не были domini. Хотя некоторые города Нарбонской Галлии с самого начала обладали статусом римской civitas, ни один из них, насколько мы знаем, кроме лежащей за пределами нашего региона Вьенны, не получил особый jus italicum, дававший освобождение от поземельного налога [3508].
К формулированию абстрактного представления о собственности (преодолевающего различия между familia и pecunia, между res mancipi и res nec mancipi и т. д.) римское общество приблизилось лишь на заключительном этапе своей истории, но и тогда речь шла о собственности римских граждан [3509]. Представление о собственности "по праву народов" римлянам было совершенно чуждо: перегрины, на их взгляд, могли лишь in bonis esse, т. е. "быть в имуществе", или "иметь добро". Имущественные отношения других народов редко попадали в поле зрения римских юристов, и применять к ним римские правовые понятия они избегали [3510].
Насколько реальной была приведенная Гаем норма? Отмечу, что вместо habemus он говорит habere videmus — не "имеем", а "считается, что имеем" — прозрачный намек на присутствие элемента юридической фикции. Не подлежит сомнению, что статус провинциальных поссессоров существенно отличался от статуса италийских поссессоров (в большинстве своем — арендаторов общественных либо частных земель) и по многим параметрам был ближе к статусу италийских domini С другой стороны, провинциальные поссессоры платили земельные налоги; что было несовместимо с классическим римским представлением о земельной собственности [3511]. Так продолжалось до 292 г., когда Диоклетиан постановил взимать налоги и с италийских имений. К этому времени провинциальная земля уже именуется иногда dominium, но, как будто, не вполне официально; полное уравнение статуса италийской и провинциальной земли произошло уже при Юстиниане [3512].
Длительное использование термина possessio как нормального обозначения провинциальной земли имело далеко идущие последствия для позднеримской юриспруденции, и отнюдь не только провинциальной. В провинции же обладатель земли назывался именно possessor, что как нельзя лучше переводится на русский язык емким, но юридически невнятным словом "землевладелец". Суть проблемы в том, что в провинциях вся система правовых категорий, характеризующих отношения собственности, изначально строилась на другом основании. Эти категории существовали в другой системе координат, отличной от той, что принято считать классической. При этом правовая терминология провинций парадоксальным образом оказалась ближе к реальному словоупотреблению римского общества — ведь за пределами круга профессиональных юристов понятия dominium и proprietas не привились, тогда как понятие possessio было общепринятым. К сожалению, правовое положение земли в провинциях изучено плохо: в подавляющем большинстве исследования римского права являются, наделе, исследованиями италийского права, что не всегда объясняется одним лишь состоянием источников.
Понятие "держание" (detentio) является логической конструкцией юристов нового времени [3513]. Хотя генезис его практически не изучен, нет сомнений в том, что он связан с осмыслением правовой практики средневековья. К этому вопросу я еще вернусь, сейчас же спешу заметить, что сам термин detentio возник именно в римской юриспруденции и характеризовал простейшую форму обладания имуществом, а именно физическое обладание вещью, минимально защищенное правом. В Дигестах detentio не рассматривается как особый институт, скорее — как отношение, присутствующее в разных институтах как вещного, так и обязательственного права. В современных изложениях римского права этому понятию уделяется очень мало внимания, причем почти исключительно в связи с анализом сугубо временных отношений обязательственного права, например тех, что возникали в рамках договоров ссуды (commodatum) или поручения (mandatum). Что же касается таких ключевых для римского общества институтов, как пекулий или прекарий, не считавшихся контрактами (по крайней мере, в классический период) и позитивным правом практически не защищенных, — их анализ считается возможным без применения и даже упоминания понятия detentio [3514]. Преобладает мнение, что оно характеризует отношения, лежащие, большей частью, за пределами iuris civilis, прежде всего в сфере частной жизни и внутрисемейной норматики, а потому не заслуживает рассмотрения в качестве полноценной юридической категории — равно как "чисто экономические" отношения, описываемые глаголом habere [3515].
Этот подход представляется глубоко ошибочным. Он мешает понять римское право в его целостности, а значит, и в отношении к реальной жизни, без чего, в свою очередь, затруднено привлечение юридических текстов как исторического источника. С точки зрения медиевистики, он и подавно неадекватен, так как не позволяет проследить становление важнейших правоотношений средневековья, генетически связанных с римской detentio. Выскажу предположение, что игнорирование феномена держания является одной из основных причин отсутствия до сих пор единой системы категорий, необходимой для сквозного анализа имущественных отношений античности, средневековья и нового времени.
Несколько слов об источниковедческой стороне
