Возможно, русские завербовали ее в качестве агента во время ее пребывания в Советском Союзе. Шанхайская полиция зафиксировала вскоре после ее прибытия в город в мае 1929 года по американскому паспорту на имя миссис Петройкос, что она непосредственно служит в Дальневосточном бюро, находившемся под началом Исполкома Коминтерна. За ней постоянно следили, но никаких связей между нею и Зорге так и не смогли установишь. Ее истинный статус не прояснили и показания Зорге, хотя ее имя упоминалось им двенадцать раз в ходе двух допросов. Он отрицал, что она была послана из Москвы, чтобы присоединиться к нему в Китае, и не признавал, что встречался с нею раньше, хотя и утверждал, что у него было рекомендательное письмо к ней от газеты «Франкфуртер Цай-тунг».
В своем «признании» Зорге утверждал, что «я использовал ее как непосредственного члена моей группы. И она работала очень умело. Она оставалась в Шанхае после того, как я вернулся в Москву». На самом деле через несколько месяцев после отъезда Зорге из Китая Смедли также оказалась в Москве.
В другом случае Зорге утверждает: «Я числил ее как члена группы и сделал ее членом главной штаб-квартиры Коминтерна (sic)». Если она была там зарегистрирована, почему нигде нет никаких следов какого-либо кодового имени, присвоенного ей? На допросах Зорге не смог ответить, была или нет Агнес Смедли членом Американской коммунистической партии.
Ее активное и непосредственное участие в организации разведывательной группы на севере Китая в 1932–1933 годах, которая, похоже, больше была связана с китайскими коммунистами, нежели с русскими, заставляет предположить, что у Смедли была какая-то независимая или даже добровольно взятая на себя роль и что сотрудничество с Зорге было отдельной, скрытой частью ее жизни.
Роль Гюнтера Штайна в деле Зорге столь же неясна, и вновь единственным свидетельством существования каких-либо связей между ними являются показания Зорге и других членов группы.
Штайн, как и Смедли, был широко известным журналистом прогрессивных взглядов. Впервые Зорге встретился с ним, как с коллегой — европейским журналистом, работающим в Японии, на пресс-конференции, устроенной Министерством иностранных дел Японии весной 1935 года. Штайн представлял для Зорге определенный интерес в качестве источника открытой информации из американского и, в особенности, английского посольств, где его считали хорошо информированным в области экономики журналистом, придерживающимся левых, но не коммунистических взглядов. Зорге передал в Москву несколько сообщений, почерпнутых из контактов со Штайном, который получил кодовое имя «Густав».
По словам Зорге, он намекал коллеге на истинную природу своей деятельности, и Штайн согласился поддерживать связь с Одзаки в случае, если Зорге вдруг заболеет. Дом Штайна в Токио позднее использовался как место встречи Зорге и Клаузена. Последний, как он говорил впоследствии, время от времени в течение двух лет использовал дом Штайна в качестве базы для радиосеансов — нелишняя предосторожность против обнаружения со стороны японских властей с помощью подслушивающей аппаратуры. Клаузен также утверждал, что Штайн признался ему в своих симпатиях к коммунистам еще со времени работы в Москве в качестве корреспондента «Берлинер Тагеблат», продолжавшейся до 1933 года.
В 1938 году Штайн уезжает из Японии в Гонконг, где начинает выпускать газету на английском языке, финансируемую китайскими националистами, и, очевидно, несколько раз встречается с Зорге во время визитов последнего в британскую колонию. С другой стороны, Клаузен выдвинул предположение, что Штайн «стал членом группы» после того, как уехал из Японии.
Зорге, как и во всех своих показаниях, касающихся его помощников, которым могла угрожать опасность обнаружения со стороны японских властей, был осторожен в своих упоминаниях о Штайне. Он признал, что Штайн был осведомлен о деятельности группы и что он действовал как связной группы в общении с Мияги и Одзаки, а также перевозил микрофильмы в качестве курьера в Гонконг и что он предоставлял свой дом Клаузену для сеансов радиосвязи. Японская полиция утверждала, что имя Штайна фигурировало в записной книжке Зорге, найденной у него в доме, в качестве члена группы, однако это утверждение было впоследствии отброшено.
Зорге сообщил полиции, что Штайн был «более, чем простой сочувствующий», и в примечаниях к своему «признанию» он описал Штайна как «принимавшего живое участие в работе моей группы… в качестве сочувствующего члена». Он добавил, что просил Москву признать Штайна членом группы, однако получил «отрицательный ответ». Из этих заявлений можно сделать вывод, что Штайн занимался подобной деятельностью, но сугубо отдельно — и это может быть подтверждено предположением, что Зорге было приказано прекратить всякое общение со Штайном после того, как последний отбыл в Гонконг в 1938 году.
Однако дело Гюнтера Штайна, как и дело Агнес Смедли, остается недоказанным из-за отсутствия точных данных.
Шаги, предпринятые генералом Уиллоби для обнародования первоначального материала по делу Зорге, вылившиеся в продолжение расследования международной коммунистической деятельности в Шанхае с целью доказать подрывную деятельность ведущих американских сочувствующих и коммунистов, привели к искажению истинного исторического значения дела Зорге. Оно было представлено широкой публике, всего лишь как эпизод шпионажа, щупальца которого переплетались с действиями советских агентов и их добровольных помощников внутри Соединенных Штатов. Однако публикация «Доклада о деле Зорге» генерала Уиллоби имела столь же поразительные последствия и в Японии.
ЯПОНЦЫ И ЗОРГЕ
Политические и идеологические последствия дела Зорге в условиях Японии стали ясны лишь после освобождения американскими властями оставшихся в живых членов его группы и последовавшего за серией разоблачений в токийской прессе горячего общественного интереса к якобы предательству Одзаки. В октябре 1945 года газета, в которой работал Одзаки, «Асахи Симбун» вслед за другими газетами опубликовала статью по делу Зорге. Фигура мученика Одзаки стремительно превращалась в лидера сопротивления и символ оппозиции в высоких кругах катастрофическому вступлению Японии в войну, а также в главную жертву японского «фашизма». В 1946 году были опубликованы его письма, написанные в тюрьме и адресованные жене, под общим названием «Любовь подобна падающей звезде»; они стали бестселлером на ближайшие два года и открыли организованную уцелевшими друзьями Одзаки кампанию за изменение его официального образа «предателя родины» и замену его портретом человека — пророка новой прогрессивной и патриотической Японии, отвернувшейся от своего милитаристского и империалистического прошлого.
Группа защитников Одзаки надеялась довести свою деятельность до публикации материалов по делу Зорге. Поскольку они были уверены, что все доказательства уничтожены во время воздушных налетов американской авиации на Токио, была предпринята попытка составить взамен биографию Одзаки. В 1948 году обосновано «Общество за раскрытие фактов по делу Одзаки — Зорге», которое активно поддержал один из главных уцелевших членов группы — Каваи Текиши. Публикация в феврале 1949 года «Отчета о деле Зорге» генералом Уиллоби наэлектризовала японское общественное мнение и по-новому осветила все дело. И если в Соединенных Штатах в результате публикации любое изучение этого дела вызывало непременный уклон в сторону непосредственно американской полемики времен «холодной войны» и в инсинуации о примерах неблагонадежности и измены со стороны участников группы, в частности Смедли и Штайна, то в Токио все внимание сосредоточилось на обнародованном документе о неблаговидной роли Ито Ритцу в провале группы Зорге. Непосредственное значение дела Зорге в Японии в том, что оно немедленно возбудило полемику относительно честности Ито, ныне члена Политбюро Центрального Комитета Японской коммунистической партии, которую американские оккупационные власти выпустили из подполья и зарегистрировали в качестве легальной политической организации. И за воскресшей фигурой «патриота» Одзаки возникла фигура «предателя» Ито. Обнародование этих сведений вызвало не только мощный сдвиг в руководстве Японской коммунистической партии, но и привело к серьезным изменениям общественного мнения в отношении компартии.
Первая реакция партийных кругов выразилась в заявлении, что на основе собственного расследования они признали все дело Зорге выдумкой милитаристского правительства тех дней, и что Ито не имеет к этому никакого отношения. Такая реакция поразительно напоминает позицию, занятую советским посольством в Токио во время объявления об арестах членов группы.
Чиновники Министерства юстиции, прокуратуры и полиции охотно втянулись в драку. Их собственная заинтересованность в дискредитации ведущей фигуры в Японской коммунистической партии не нуждалась в особых объяснениях. Их «откровения» в прессе придавали вес широко распространенным слухам о предательстве, совершенном Ито в отношении членов группы.
