в который играют другие, мешать, портить, путать и т. д.). Когда воспитатель сумеет привить им уважение к правилам, а еще лучше склонность самим их придумывать, – это и будет момент их излечения.
Практически нет сомнения, что главное здесь – именно готовность добровольно соблюдать условленные правила. В самом деле, Ж. Шато, как и Ж. Пиаже, настолько признает важность этого факта, что в первом приближении делит все игры на игры с правилами и без правил. Для второй категории он вкратце излагает исследования Грооса, ни прибавляя к ним ничего особенно нового. В отношении же игр с правилами его книга оказывается значительно более содержательным справочником. Устанавливаемое им разграничение игр фигуративных (подражание и иллюзия), объективных (конструирование и работа) и абстрактных (игры с произвольными правилами, на лучшие показатели, и в частности состязательные), вероятно, имеет под собой некоторую почву. Можно также признать вслед за ним, что фигуративные игры ведут к искусству, объективные готовят к труду, а состязательные предвещают спорт.
Г-н Шато дополняет свою классификацию еще одной категорией, которая объединяет те из состязательных игр, где требуется некоторая кооперация, а также танцы и воображаемые церемонии, где движения участников должны быть согласованы между собой. Такая группа не кажется мне однородной и прямо противоречит установленному ранее принципу, противопоставляющему игры с иллюзией и игры с правилами. Игра в прачку, бакалейщицу или солдата всегда представляет собой импровизацию. Чтобы воображать себя больной, булочницей, летчиком или ковбоем, все время требуется выдумка. Напротив, при игре в салки или в кошку на дереве, не говоря уже о футболе, шашках или шахматах, предполагается соблюдение точных правил, позволяющих определить победителя. Объединение под одной рубрикой игр-представлений и игр-состязаний, потому что в тех и других требуется взаимодействие между игроками из одного лагеря, объясняется, по сути, лишь стремлением автора различать разные уровни игр, своего рода возрастные классы: в самом деле, в первом случае речь идет об усложнении простых соревнований, основанных на соперничестве, во втором – о таком же усложнении фигуративных игр, основанных на симуляции.
Оба эти усложнения имеют следствием возникновение командного духа, обязывающего игроков сотрудничать между собой, сочетать свои движения и играть каждый свою роль в общем движении. Тем не менее глубинное родство явно носит вертикальный характер. Ж. Шато всякий раз идет от простого к сложному, потому что старается прежде всего провести стратификацию, соответствующую возрасту детей. Но тем самым лишь усложняются по-прежнему параллельные друг другу структуры.
Фигуративные и состязательные игры довольно точно соответствуют тем, которые я в своей классификации сгруппировал соответственно под названиями mimicry и agôn. Я уже говорил, почему в таблице г. Шато не упоминается азартных игр. По крайней мере, в ней можно найти следы игр головокружительных, обозначенных этикеткой игры увлеченности, со следующими примерами: сбегать вниз по склону, кричать во все горло, вертеться юлой, бегать (до потери дыхания) [98]. Конечно, в таких поступках имеются, если угодно, наброски головокружительных игр, но, чтобы действительно заслуживать названия игр, такие игры должны иметь какой-то более точный, более определенный вид, который бы лучше соответствовал их специфической цели – вызывать легкое, преходящее и оттого приятное расстройство восприятия и равновесия: например, на горках, на качелях или же при гаитянской игре в «золотой маис». У г. Шато, правда, есть упоминание о качелях (с. 298), но они интерпретируются как упражнение воли наперекор страху. Конечно, головокружение предполагает страх, точнее, паническое чувство, но это чувство привлекает, завораживает; то есть это удовольствие. Здесь главное не в том, чтобы преодолевать страх, а в том, чтобы сладострастно переживать испуг, трепет, ошеломление, заставляющие на миг терять самоконтроль.
Итак, игры головокружения трактуются психологами не лучше, чем азартные игры. Хёйзинга, размышляя над играми взрослых, также не уделяет им ни малейшего внимания. Вероятно, он пренебрегает ими потому, что им явно нельзя приписать никакой педагогической или культурной ценности. Из придумывания и соблюдения правил, из честного состязания Хёйзинга выводит всю или почти всю цивилизацию, а Ж. Шато – основные качества, необходимые человеку для построения своей личности. Никем и не ставятся под сомнение этическая продуктивность ограниченной борьбы по правилам или культурная продуктивность иллюзионных игр. Зато погоня за головокружением и удачей имеют дурную репутацию. Эти игры кажутся бесплодными, а то и вредными, несущими на себе какое-то темное и заразительное проклятие. Они считаются разрушительными для нравов. Согласно общему мнению, культура заключается скорее в том, чтобы защищаться от их соблазна, чем в том, чтобы пользоваться их сомнительными плодами.
Головокружительные и азартные игры неявным образом помещаются в карантин социологами и воспитателями. Изучение головокружения предоставляется медикам, а вычисление шансов – математикам.
Такого рода исследования, конечно же, необходимы, но и те и другие отвлекают внимание от самой природы игры. Изучение функционирования полукруглых каналов не вполне объясняет увлечение людей качелями, горками, горными лыжами и всякими головокружительными аттракционами, не считая упражнений иного типа, предполагающих такую же игру с такими же силами паники, как, например, вращение дервишей на Ближнем Востоке или спуск по спирали мексиканских voladores. Со своей стороны, развитие теории вероятностей никоим образом не заменяет социологию лотерей, казино или ипподромов. Математические исследования ничего не сообщают и о психологии игрока, так как в них следует рассматривать все возможные ответы в заданной ситуации.
Математический расчет служит для того, чтобы либо определить маржу безопасности для банкомета, либо указать игроку наилучший способ игры, либо точно установить заранее, на какой риск он идет в каждом конкретном случае. Как известно, одна из задач такого рода стала истоком теории вероятностей. Шевалье де Мере вычислил, что при игре в кости в серии из двадцати четырех бросков (при наличии двадцати одной возможной комбинации) двойная шестерка имеет больше шансов выпасть, чем не выпасть. Между тем опыт доказывал ему противное. Он обратился к Паскалю. Отсюда возникла долгая переписка Паскаля с Ферма, которой суждено было открыть новый путь в математике и, помимо прочего, доказать Мере, что с научной точки зрения действительно выгодно ставить против выпадения двойной шестерки в серии из двадцати четырех бросков.
Параллельно со своими трудами об азартных играх математики уже давно начали предпринимать изыскания совсем иного рода. Они взялись за расчет возможностей, в которых никак не действует случайность, но которые могут быть предметом полной и поддающейся обобщению теории. В частности, речь идет о многочисленных головоломках, известных под названием математических досугов. Их изучение не раз наводило ученых на путь серьезных открытий. Такова, например, до сих пор не разрешенная задача о четырех красках, о кенигсбергских мостах, о трех домах и трех
