сейчас. Знаю только, что первым был Пушкин, потом было много серьезной классики, прочитанной в раннем возрасте.
В 10 лет начал читать «Детство» Толстого, читал медленно, и по мере чтения появилось желание неспешно дочитать до конца: не хотелось уходить от мира тебе близкого, полного поэзии, родственных тебе переживаний. В зрелые годы ко мне пришло понимание того состояния души. Это «первообраз гармонии», который еще не был разрушен. Это рай до искушения дьявола. Потом придут сомнения, внутренние разломы, отчаяние от безысходности существования, откровения жизни, оказавшиеся сильнее страха смерти. Но с «Детством» Толстого (как и с воспоминаниями холодного октябрьского пронзительно солнечного утра, когда тайком убегал из дома, чтобы выкупаться в речной воде) где-то там, внутри меня, зазвучал тот камертон, относительно которого начала выстраиваться вся моя собственная жизнь, возникло ощущение того высокого и прекрасного, что неуничтожимо временем, что всегда напоминало о себе, когда, казалось, все плохо и жить не хочется.
«Чистота нравственного чувства» — редкий дар. Толстой обладал им. Никогда не был сентиментален. Напротив — суров, сдержан. Ведомы были ему соблазны плоти, тщеславия, гордыня. Падал и воскресал. Знал силу покаяния и прощения. Но и в старости он оставался по сути все тем же ребенком, в котором жила потребность любить и быть любимым, смотрел на мир такими же чистыми глазами, как в детстве.
С обращения человека к ранней поре жизни в тот период, когда он, пройдя через горнило сомнений и страданий, ощутил себя частицей вселенского хаоса, начинается его второе рождение — рождение духом, ибо в детстве душа ребенка ведала горние выси. У ребенка, считал Толстой, есть «смутное и верное представление о цели этой жизни, которую он видит в счастии, достигаемом любовным общением людей». Вся жизнь человека — припоминание детства, к нему чаще всего обращена живая душа. Это сродни тому, о чем писал Пушкин: «Воспоминание безмолвно предо мной / Свой длинный развивает свиток».
Суть жизни в извечном борении со смертью, и потому жизнь сильнее смерти, и потому мир, несмотря ни на что, развивается и обновляет лицо свое. Суть жизни в созидании, а не в разрушении, и потому добро неизмеримо сильнее зла. Разрушить легче, чем создать. Созидание — долгий процесс, но именно оно и есть непреложный закон живой жизни, ее внутренняя сила, ее всеизменяющаяся, но не исчезающая энергия. Эта энергия в каждом из нас и во всем, что нас окружает.
Созидание себя самого по законам живой жизни, лежащим в сердце каждого человека, а не навязываемым извне кем-то и как-то, проявление разума, согретого сердцем, — это и есть припоминание будущего, обнаружение, а подчас мистическое ощущение космической целесообразности и взаимоответственности. Человек рано или поздно задумывается над тем, что есть он, окружающий его мир, каково его место в этой жизни. Ответов на эти вопросы великое множество. Их не минует ни гений, ни простой смертный. Формы выражения могут быть самые разные — от пьяной бессмысленности до «просияния ума». Но главное — такова духовная сущность человека, что без поиска ответов на эти вопросы он рассыпается, утрачивает стимулы жизни, энергия оборачивается безволием и безумием.
Тоска по иной, более совершенной и счастливой жизни — это все тот же рай, когда человек не знал искушения дьявола, и это тоже воспоминание о будущем.
Сама природа человека крайне сложна и противоречива. Он в себе-то не всегда в состоянии разобраться. А вокруг него, говоря словами Толстого, «бесконечный океан добра и зла», и часто ему кажется, что зла в жизни больше. И общество делает все, чтобы так и казалось. Ханжество, ложь, разврат, бесчинствующее мещанство, войны, насилие, унижение человеческого достоинства на каждом шагу — и все это скрывается часто под маской благих намерений, лицемерного человеколюбия.
С детства человек пребывает в водовороте событий, мечется из стороны в сторону, как белка в колесе, не в силах разорвать сжатый вокруг него железный обруч железного века.
Рядом тысячи споров о сущности жизни, методах воспитания и образования. Десятки концепций и систем, как помочь бедному человеку, как решить за него его собственные проблемы, что ему надо и от чего отвратить его. Всезнающая педагогика, всевластный учитель, всемогущие родители, покорствующий ученик. Подставляй формулы в уравнение — и оно решено. А на деле — массовая безграмотность, массовая математическая запущенность, нравственный релятивизм, когда все относительно, вплоть до любви к матери, и вместе с тем невиданная амбициозность и авторитарность.
В одном из романов Толстого герой, оправдывая свое преступление, думает: «Всегда так, везде так, все так». Действительно, вырваться из замкнутого пространства, того пространства, в которое с детства загоняют ребенка взрослые люди, под силу немногим. Недостает воли, задавлены стимулы духовной жизни, подрезаны крылья свободы. Живи как все. Так проще и легче. Только тоска от такой жизни; и человек быстро осознает трагедию прозябания, вечного холопского послушания, прислуживания вместо служения. Бессмысленность существования — отсюда многие беды… Только мучает зов прошлого, воспоминание о будущем.
Слон на веранде, или О фантоме образования
В детстве я мечтал стать укротителем зверей. И почему-то чаще всего мне представлялся слон на веранде. На той самой веранде, где в теплые зимние дни нас, малышей, закутанных в ватные одеяла, укладывали на дневной сон. Через много лет, будучи совсем взрослым, я вспомнил цирковую фантазию детства — моего слона на веранде; и образ этот неожиданно для меня вдруг связался с моей юношеской страстью к футболу — не как игрока, а как болельщика, когда все жизненное пространство было занято футболом, и главное — ожиданием того или иного матча. С негодованием я гнал зиму, с надеждой встречал весну — начало сезона. Чертил таблицы прогнозов, следил за результатами матчей, знал историю футбола, историю союзных чемпионатов, вел статистику — и все это в течение нескольких лет. Поистине слон на веранде. Люди сами создают себе предмет обожания, держатся за него и, как правило, не расстаются с ним до конца жизни. То, что вне меня, важнее меня самого.
Помню, мне было лет шесть, когда я впервые увидел похороны, очень людные: хоронили убитую мужем жену. Кто-то тогда объяснил мне, что значит умереть. С того времени я начал мучиться сознанием, что придет день, когда солнце будет вставать, а меня не будет.
В каждом ребенке — рано или поздно, в той или иной форме — возникает недоумение перед неведомым. Смерть не заставляет себя ждать, она везде — в увядании цветка, в угасании дня, в уходе из жизни близкого человека. Ребенок спрашивает нас, взрослых: что это? почему?
