видите, для меня это звучит как два слога, – сказала я.
– Ага, – согласился Кен. – А назовите-ка орех, с которым люди пекут пироги: pecan.
– Peh-kahn, – произнесла я.
– Большинство людей не с Юга говорят pee-can, – сказал Кен. – И это сводит нас с ума.
– А в моей речи вас что-нибудь раздражает? – спросила я.
– Нет! – воскликнул Кен.
– Это из вежливости? – уточнила я.
– Нет-нет, – повторил Кен.
– Окей, – сказала я. – Но мне кажется, я поставила вас в неловкое положение.
– Нет, – возразил Кен. – Те, кто никогда не выезжал отсюда, сказали бы: «Она говорит как чертовы янки». Но они никогда не скажут вам этого вам в лицо. Скорее, что-то вроде: «Ты это слышал? Ох уж эти северяне…».
– Действительно? – спросила я.
– Точно! – подтвердил Кен. – Янки – ужасное слово, но здесь это скажут, потому что вы говорите не так, как они. Я жил в других местах и сталкивался с другими акцентами.
– Путешествия – быстрый способ узнать много нового о других людях, – согласилась я.
– Вот еще пример, – сказал Кен. – Мое имя пишется Кеn. Произнесите-ка!
– Кеn, – сказала я.
– А здесь говорят Кин, – всплеснул руками Кен. – Почти как Kin, но растягивая i.
– Kyin, – потренировалась я. – Звучит так, будто там застряла буква у.
– Угу, – согласился Кен. – Совершенно верно. Мои родственники в Остине говорят Кен. Они ничего не сокращают, просто произносят мое имя как надо. Но когда я их впервые услышал, то не понял, что это мое имя! Говорю: «Я Kyin!», а родственник: «Я так и сказал: Ken!» Со стороны это, наверное, смотрелось забавно.
– Отчасти, это и правда забавно, – сказала я.
Мы поболтали еще немного и обсудили наши дальнейшее перемещения. Мы с Брандтом собирались в Алабаму, и Кен сказал:
– Чем меньше город, тем сильнее там акцент. Обещаю!
– Окей, я вам верю, – согласилась я.
– Возможно, вам даже понадобится переводчик, – предупредил Кен.
– Было бы здорово доехать до тех мест, где он нам потребуется, – ответила я.
– Можете верить в это, пока вам срочно не понадобится какая-то информация, а вы не сможете ничего понять, – сказал он. – Типа того: «Чувак, что он сказал о том, где находится больница?»
Вскоре мы добрались до Алабамы, и, хотя нам не нужно было ехать в больницу, я прекрасно понимала всех, с кем мы там разговаривали. Однако я проконсультировалась с Джейсоном и Джеком в Декейтере по поводу своего акцента.
– Вам не кажется, что я смешно разговариваю? – спросила я их.
– Да, немного, – сказал Джейсон.
– И как это звучит? – решила узнать я.
– Вы говорите очень правильно, – сказал Джек. – Как будто приехали из северных штатов.
– Ага, – согласился Джейсон. – Вы начнете говорить, а мы можем сказать кому-то: «Смотрите, это янки». Без обид! Янки здесь все, кто живет выше линии Мейсона-Диксона [82]. Я просто говорю как есть.
– Мэм, у вас ровные зубы и вы хорошо говорите, – сказал Джек.
– Так что очевидно, что вы не местная, – заключил Джейсон.
16
Великая американская война пробелов
Одни люди здороваются, подходя к Грамматическому столу, а другие обходятся без учтивостей и сразу переходят к делу. Признаюсь, мне это нравится. Мне приятно сознавать свою общественную полезность.
– Два пробела или один [83]? – услышала я вместо приветствия от мужчины в очках, водруженных на бритой макушке. Мы находились в кампусе колледжа Миддлбери в Вермонте.
– Ну, я выросла с двумя, но сейчас ставлю один, – ответила я. Мужчина издал гортанный звук неодобрения.
– Но если вы все еще используете два, то я не считаю это неправильным. Просто это слишком явно говорит о вашем возрасте.
– Я знаю, – сказал он, – а на сколько? Больше 40 лет?
Я заколебалась.
– Больше 45? – спросил он.
– Определенно за 40, – ответила я. – Но думаю, что мы все можем поладить. Кроме того, что сторонники одного пробела часто начинают править документы с двумя пробелами путем автоматической замены.
– Мне достается из-за этого на работе, – признал мужчина, – но я просто меняю все обратно на два пробела [84].
Люди часто хотят знать, зачем нужны эти перемены. Можно прочитать подробные разъяснения по поводу интервалов на множестве веб-сайтов по всему интернету, но простой ответ таков: правила иногда меняются.
На площади Верди на Манхэттене женщина лет 50 рассказала мне, что ее «несколько более пожилой» муж настаивал на двух пробелах после точки. Сама она предпочитала один.
– Кто из нас прав? – спросила она.
– И то и другое верно, – осторожно ответила я, – но наблюдается тенденция к одному пробелу, и когда умрут все носители двойного пробела, то останется только одинарный.
Я добавила:
– При устройстве на работу пожилым людям часто советуют удалять вторые пробелы из своих резюме. Иначе они рискуют не дождаться приглашений на собеседование.
Она расхохоталась и сказала:
– О боже, не могу дождаться, когда вернусь домой и расскажу своему мужу эту часть о «пожилых людях»!
Тема пробелов также обсуждалась в мичиганском поезде Detroit People Mover [85], который курсирует через центр Детройта. Я сидела за маленьким Грамматическим столиком с табличкой mini-Grammar Table, которая гарантировала, что я занимаю не больше одного оплаченного места в общественном транспорте, а Брандт снимал. Нашими немногочисленными попутчиками в вагоне были несколько молодых женщин, которые сообщили, что приехали в город на какую-то церковную программу.
– Как вы относитесь к пробелам после предложения? – спросила одна из женщин с длинными светлыми волосами. Казалось, она находила Грамматический стол более естественным и разумным попутчиком, чем ее друзья.
– Вы за один пробел? – спросила я. – Не хочу показаться предвзятой, но мне кажется, что да.
– Да, – согласилась женщина. – Раньше я работала в письменном центре в колледже, где все ставили два пробела, и я даже не слышала о другом варианте.
– Они были старше? – спросила я. – Я преподаю взрослым, и иногда на моих занятиях встречаются пожилые люди, которые навязывают этот вариант своим детям. А я им постоянно говорю: «Не поступайте так! Сами делайте, как хотите, только не навязывайте этого детям».
Она рассмеялась.
– Я перешла на один пробел в девяностые, – сказала я. – Переключиться было очень просто. С этим не было никаких проблем, но многие люди моего возраста до сих пор используют два пробела.
– Действительно? – удивилась она. – Почему?
– Потому что это одна из тех вещей, которым их учили еще в эпоху пишущих машинок. Один пробел кажется им нелепым. При этом почти каждая их публикаций, которые они читали в журналах, газетах и книгах, всегда были с одним пробелом. Странно, что они этого не замечали.
– Тhe Millender Center, – объявил остановку автоматический голос, и двери открылись.
– Я хотела выпустить футболку с надписью Two Spaces after a period is the mom jeans [86] of punctuation (Два пробела после точки – это мамочкины джинсы в препинании), но подумала, что это слишком жестоко, – сказала я.
– Думаю, стоит сделать такие, – согласилась она.
– Правда? – сказала я. – Хорошо, но, возможно, я буду продавать их под псевдонимом [87].
В Бозмене, штат Монтана, я немного поболтала с Линн, работающей неполный рабочий день в библиотеке.
– Десятилетиями я печатала с двумя пробелами, – сказала она. – Это просто привычка. Потребовалось время, чтобы переучиться. Но я была слишком упряма, и мне пришлось прочитать несколько статей о том, почему больше не нужно этого делать, прежде чем сдаться.
– И вы перестали делать двойной пробел? – спросила я.
– Да, – ответила Линн.
– Думаю, это многое говорит в вашу пользу, – сказала я, и Линн рассмеялась.
– Вы тоже проповедуете это? – спросила она.
– Потому что многие люди по-прежнему сопротивляются изменениям, – ответила я.
– Я следую логике и фактам, – сказала Линн. – Когда я прочитала аргументы специалистов по верстке, то подумала: «Ладно, теперь мне все понятно».
– Впечатляюще! – воскликнула я. – Вот что значит библиотекарь: факты и логика! Давайте поздравим друг друга с этим.
И мы пожали руки.
