который как раз в эту пору по представлению верующих снова соединяется с землей и возрождает растительную жизнь. Этот культ был по всем видимостям азиатского происхождения, как, впрочем, и культ Митры, тоже солнечного божества, которое было, однако, не бесполым, а двуполым олицетворением солнца и луны, которое в искусстве изображалось с полумесяцем за плечами, откуда и произошло, как это подчеркивает Фирмик, в действительности, христианское распятие Kructfix. И в его культе мы, насколько можно судить по памятникам, тоже встречаем священное дерево, у подножия которого в день праздника приносился в жертву ягненок, ибо жертва должна была быть «непорочной». Наконец, культ Озириса представляет собой целый комплекс многих мифов, ибо он одновременно является и ночным и дневным солнцем, и луной, и влагой, и Нилом, и семенем и многим другим. Персефона, опять-таки, оказывается «погребенным семенем», которое разыскивается стенающей Maier Dolorosa и которое на некоторое время возвращается к матери, появляясь на поверхности в виде злака, тогда как оно продолжает оставаться под землей в виде семени. Отсюда и возник миф о похищении ее Плутоном и о ее пребывании под землей в качестве царицы Аида.
Мы не можем здесь продолжать полное выяснение значения священного дерева во всех этих системах. В древне-галльской религии культ священного дерева, по-видимому, находился в тесной связи с каннибалистическим причастием, ибо умерщвленные жертвы, предназначенные на сидение, предварительно распинались в храме. Достаточно отметить, что и здесь мы натыкаемся на существование того мифа, который обошел весь древний мир. Даже в древней Мексике мы находим удивительно точную аналогию христианского культа. И здесь священное дерево преобразилось в крест, на котором выставлялось испеченное из теста изображение бога-спасителя. После некоторого времени верующие взбирались на этот крест, доставали оттуда изображение бога, ломали его на кусочки и съедали. Самое название мексиканского креста означало «дерево жизни и плоти». И здесь также изображение на кресте имело какое-то специальное религиозное значение, тогда как один из самых отвратительных обрядов этой системы заключается в том, что жрец, надев на себя кожу специально убитой для этого женщины, становился с «крестообразно» распростертыми руками перед изображением бога войны.
Что символ креста приобрел абстрактное или мистическое значение в греческой теологии еще за много веков до христианской эры, показывает замечательное место в «Тимее» Платона, где говорится о том, как бог, создав душу всего, рассек ее вдоль на две части и затем, соединив обе эти части в форме «X», возвратил ее миру. Не только Юстин-мученик цитирует это место для того, чтобы подкрепить учение о Логосе, но и низшие слои населения Антиохии, как известно, называя в эпоху Юлиана христианское царствование Константина временем «Chi и Kappa», обозначали своего бога-спасителя начальной буквою, которая со своей стороны являлась одним из названий креста [86]. Фаллическое значение креста, само собой разумеется, связано со всеми прочими его аспектами. Для примитивных народных масс, а из них и состояли низшие слои населения в эпоху цивилизованного язычества, такая фаллическая символика креста не была ни в коем случае отталкивающей. Напротив, она была совершенно естественной и понятной, так что все громы, которые обрушились со стороны отцов церкви на языческую обрядность, говорят не об испорченности язычников, а скорее о появлении некоей новой софистики, некоего нового представления о грехе и позоре. Это новое представление родилось как в Греции, так и среди иудеев и обитателей Востока вместе с возникновением аскетических и мертвящих культов, а в особенности христианства, которое было по преимуществу религией самоуничтожения во имя спасения души. Как Вольтер давно уже отметил, многие обряды и обычаи, которые нам кажутся отталкивающими, могли вовсе не казаться таковыми своим изобретателям и основоположникам. В существе религиозного развития лежит именно свойство символов выкристаллизовываться и принимать устойчивую форму, так что более или менее длительная ассоциация между священным деревом и страстями спасителя могла привести к тому, что крест стал символом искупительных страданий и смерти бога преимущественно для благочестивых людей. Несомненным, однако, во всяком случае, остается тот факт, что популярность символа укреплялась среди широких масс, главным образом, его эмблематическим значением. А так как крест еще задолго до христианства фигурировал в качестве амулета [87], предохраняющего от смерти, то христизм использовал это обстоятельство и усвоил эту эмблему, превратив ее в базу для нового мистико-исторического учения, похожего на те, которые лежат в основе всех древних теологий. Куда бы христизм ни направился, крест везде существовал уже до него. Когда же христизм убедился, что старый символический венок из роз держится столь же упорно, как и его коррелятивная эмблема, он перенял у язычества и этот символ так же, как это случилось с крестом.
Живучесть подлинно народных религиозных представлений доказывается существованием фаллических церемоний в некоторых местах даже современной Франции и Италии. А в отношении одного символа христизм является уже прямо копией языческого ритуала. Епископский посох или жезл имел, несомненно, в культе Озириса эмблематическое значение, и христиане присвоили себе эту эмблему совершенно сознательно. В культе Озириса крест, посох и дерево жизни, как мы уже видели, были тесно связаны с культом убитого бога-спасителя. «Эмблемой стал stauros или крест Озириса, а этим был дан новый толчок мифотворческой работе. Крест стал для египтян символом бессмертия, а сам бог оказался распятым на том дереве, которое символизировало его оплодотворяющую силу». Изображение ритуального плача божественных сестер Нефтис и Изиды по Озирису, о котором мы упоминали выше, найдено в развалинах храма на острове Филах, причем фигуры богинь изображены против распятого Озириса. И здесь также Озирис олицетворяет собой троицу, объединяя в себе атрибуты Фта, Зогара и Озириса [88].
Рационалистические исследователи отнюдь не должны, таким образом, приходить в смущение по поводу известного текста в «Откровении» (XI, 8), говорящего о «великом городе», который духовно называется Содом и Египет, и где их (в некоторых греческих версиях — наш, в православной тоже) господь распят».
Обычная форма герм (изображений или эмблем Гермеса, бога межевых знаков), которые обыкновенно ставились на межах и перекрестках и представляли собой кресты, кончающиеся вверху человеческими головами, могли специально содействовать ассоциированию креста с учением о Логосе или слове, ибо Гермес был Логосом в греческой теософии задолго до христианской эры. Затем общеизвестное употребление crux ansata в культе Венеры могло установить связь между крестом и учением о любви. Одним словом, во всем цивилизованном и нецивилизованном мире крест мыслился, как прямо или косвенно связанный с тем или иным божеством символ.
Крест вделывался в капитальные стены египетских храмов. Крест найден среди развалин галло-римской виллы с изображенной на нем
