— Да нет же! — возражаю запальчиво и начинаю объяснять: — Написано три года назад. Вдохновила та, кого я сравниваю с Евой…
— И у кого вдохновляющая жопа! — вставляет Оксана.
— Английская королева тут — символ, — уклоняясь, сообщаю я тоном извинения. — Ею может быть любая из английских королев — хотя бы Анна Болейн, вторая жена Генриха Восьмого.
— Которой он отрубил голову, — мрачно добавляет моя спутница.
Дома вечером мы попиваем мартини и смотрим фильм сериала «Тюдоры». Оксана уведомила меня, что играющий Генриха VIII Джонатан Рис-Майерс — её секс-символ. Мы соглашаемся друг с другом, что необыкновенно сильна сцена, когда палач отсекает Анне Болейн голову мечом, что Натали Дормер потрясающа в роли Анны.
Оксана во власти эмоций.
— Как он её любил! А потом велел отрубить голову, — говорит о Генрихе VIII с щемящим напряжением в голосе.
— Жестокий секс-символ, — высказываюсь я, имея в виду эффектное воплощение Рис-Майерса в короля.
Оксана, бессильная освободиться от обаяния своего секс-символа, произносит восхищённо-растерянно:
— Жестокий…
Я интересуюсь, а почему она ни разу не спросила меня, кто мои секс-символы.
— Я знаю один, а про другие не хочу знать, — говорит она многозначительно, с нажимом на «другие».
Мы досматриваем фильм, после чего настаёт восхитительный момент в спальне, когда я в одной майке лежу навзничь на кровати, а Оксана встаёт на неё коленями, и тут же я ощущаю её руки.
* * *
Ночью перед важным днём я потчую Оксану двумя строфами из давно написанной поэзы, которые сейчас представляются мне уместными:
Европою пустынь, у страсти на аркане,
Везли мы свадьбы торт в безлюдьем полный храм…
Мне верою была, таящейся в обмане,
Лун обнажённых ночь, к чьим я припал стопам.
Молясь даренью губ, я в губы брал фиалку,
У магии цветка прося ускорить бег
Разверзших устье ног в экспресса беге жалком —
Как Марса без войны победоносный век.
Я поясняю, что обнажённые луны — это женские ягодицы.
— Я догадалась.
— А фиалками Блок называл клиторы.
На лице Оксаны — интерес, она запомнит.
Утром мы в бюро адвоката, с которым я заранее договорился по телефону о приёме. У нас вопрос: как нам заключить брак, когда я — гражданин Германии, а Оксана — гражданка Украины. Адвокат рассказывает о процедуре, даёт мне бумагу, где указаны нужные документы. Он так приветлив, что не хочется думать об одном условии — Оксане надо будет пройти тест на владение немецким языком, которого она не знает.
По пути из бюро я пытаюсь убедить мою спутницу: надо срочно заняться языком, потребуются-де самые простые знания. Она в чёрной меланхолии произносит:
— Надо столько времени! Я не смогу настроиться.
Мы с ней рисовали себе, что зарегистрируют наш брак, она получит вид на жительство, потом станет германской гражданкой, привезёт сюда сына. Теперь это в туманной дали.
Многолюдная улица — лик мультикультурного Берлина. Оксана на миг останавливается.
— Кого только не принимают, не знающих слова по-немецки!
Мы двое среди движущихся людей, будто в коконе отчаянной горечи. Я, вымученно усмехаясь, читаю финальную строфу поэзы:
Вскипевший был рассвет трезвей бисквита с чаем.
Куда мы дели, ночь, парчовый наш закат?
Бесценный лунный блеск — чарующе-отчаян —
Гнал сонный наш экспресс рассеянно назад.
В тесноте сутолочного обыденного дня Оксана говорит с такой искренней убеждённостью, что шуткой и не пахнет: я накаркал своим стихотворением итог нашего визита к адвокату. Задумываюсь о том, что тогда, когда у меня возникла поэза, с чего бы я писал о свадьбе? Я был женат, ничто не предвещало развода и новой свадьбы.
Размышляю вслух о тайнах творчества, о том, что некоторые произведения рождаются, как сны, которые предсказывают будущее. Оксана перебивает меня: сколько мы с ней живём, она ни разу не видела меня за работой.
— Потому что я одержим другим, — говорю как о чём-то само собой разумеющемся.
Её пристальный взгляд.
— Чем?
— Украиной в Берлине.
* * *
Дни, когда нас томительно манит очарование парков. В утренней безмятежности уединённых уголков рассасывается болезненная неясность нашего завтра, цветы улыбаются: «Сбудется».
Мы в Тиргартене на Острове Луизы, здесь никого, кроме нас. Цветник роскошен. Статуя прусской королевы — грустно-милый образ. Когда Наполеон разбил Пруссию, Луиза, жена короля Фридриха Вильгельма III, встретилась 6 июля 1807 года в Тильзите с императором. По одним версиям, тот не поддался её обаянию, по другим — отнюдь не остался к ней равнодушным. Во всяком случае, Восточную Пруссию он не отобрал.
Луиза не увидела разгрома Наполеона, её не стало в 1810 году.
Я гляжу на Оксану, которая, стоя перед статуей, с жалостью произносит:
— Умереть в тридцать четыре года…
Я, не сдержав нежности к моей спутнице, называю её Оксаночкой и уменьшительным от немецкого слова Schatz (сокровище), добавив «моё».
— Майн шетцхен, — выдыхаю я.
Покинув остров, мы направляемся к нашему месту. Меж могучих деревьев на берегу пруда она присаживается на престарый пень у самой воды, я рядом. Скользят плавунцы, стрекозы посверкивают крылышками в свете солнца.
— Вон карпы! — я показываю рукой.
В прозрачной тихой воде различимы медленно движущиеся рыбины. Оксана всматривается. Улыбка.
— О! Вижу!
Попиваем пиво из горлышек пластиковых бутылок, моя спутница рассказывает о детстве, о том, как с родителями ездила в Анапу. Я тоже ездил в Анапу с моими отцом и племянником.
— Мы плавали на прогулочном судне, — говорит Оксана.
— Название — не «Диабаз»? — спрашиваю я.
И мне в ответ обрадованное:
— Да, «Диабаз»!
Когда-то, когда этот кораблик нёс меня из Анапы в Геленджик и обратно, билет на него, оказывается, поджидал мою нынешнюю спутницу.
Она рассказывает о юности, о том, как ездила в Уренгой со студенческим стройотрядом, его командир был влюблён в неё.
— Высокий, симпатичный! — говорит она с огоньком волнующего воспоминания. — Брал меня замуж, но я не пошла.
— Почему?
— Он мне не нравился, — говорит она то, что не вяжется с её отзывом о нём.
Мне это непонятно, но я не лезу с расспросами. А она рассказывает, как прыгала с парашютом, работала в милицейской администрации, и там её научили стрелять из пистолета. Я любопытствую, каково было в милиции мужское окружение. Она вспоминает милиционеров, которые желали её благосклонности, и вдруг преподносит эпизод. Милиционер заскочил к ней в кабинет, куда-то спеша, попросил дезодорант. Оттянув рукой брюки и трусы спереди, он другую руку с баллончиком запустил под них, опрыскал свои гениталии и убежал.
— Моим дезодорантом! — произносит Оксана со смешливым возмущением.
Я приказываю себе устраниться от выводов, делаю большой глоток пива — благо, есть ещё бутылка.
Пора домой. Оксана перескакивает с аллеи через ограду в траву, срывает жёлтые цветы бессмертника. Проезжающий по аллее велосипедист затормаживает, разражается тирадой: здесь нельзя ничего рвать! Оксана, не зная немецкого, но догадываясь, о чём базар, как ни в чём не бывало добирает цветы до хорошего букета, а я говорю человеку: не надо придираться, цветов здесь много. Он адресует нам излюбленное немецкое ругательство со словом во множественном числе, означающим «анал», и укатывает.
Оксана дома поместила цветы в кувшин с водой, но они, в отличие от ромашек из парка Сан-Суси и вопреки своему имени бессмертник, скоро увяли.
* * *
Огибаем дворец Шарлоттенбург, перед нами под июльским небом блаженства — широкая, с клумбами посреди и фонтаном, аллея дворцового парка, которая оканчивается спуском к озеру. Мы сворачиваем влево на узкую укромную аллею, ведущую в сторону Мавзолея, где покоится в саркофаге королева Луиза. Сколько птиц кругом: зяблики, синицы, дрозды. Радостно звенящая разноголосица. Проскочила белка от дерева к дереву.
После посещения Мавзолея моя спутница молчалива, она останавливается перед особенно старыми деревьями образцово ухоженного парка. Окидывая взглядом лужайку, говорит:
— Я хочу к воде.
Деревянный с толстыми тёсаными перилами мостик над протокой. Мы на островке. Узкая дорожка меж кустов, что стоят стенами, загибается влево, и мы оказываемся в уютном местечке перед небольшим литым бюстом королевы Луизы. Оксана очарована, прикасается пальцами к бюсту. В эти минуты не хочется говорить.
Возвращаемся с островка на аллею. Выгнутый мост за озером над его узкой частью. С моста дворец Шарлоттенбург открывается во всём своём размахе вширь. Потом мы кружим вокруг бело-голубого, под зеленоватым куполом, Бельведера — высокого, в виде башни, чайного домика с чертами барокко и неоклассицизма.
