— Прекрати, — прошипела Эдит, — сарказм тебе не идет.
Около полуночи раздался звонок в дверь. Эдит и Симона сидели в спальне, завернувшись в пледы. Они не спали, для Эдит было еще слишком рано.
— Не открывай! — предупредила Эдит. Ее сердце билось так же громко, как дождь, который все еще барабанил по окнам.
«Почему такое тяжелое сердце может так быстро биться?» — подумала она.
Симона грустно посмотрела на нее и промолчала. Колокольчик продолжал звенеть, звон прерывался ударами кулаков в дверь.
— Эдит! — закричал Ив так громко, что его голос эхом разнесся по всему дому, от чердака до подвала. Он пронесся через все уголки квартиры на первом этаже и, как стрела, угодил в самую душу Эдит. — Открывай! Я знаю, что ты там, Эдит! — Эти слова звучали словно мольбы утопающего о помощи.
Она подняла руки и заткнула пальцами уши. Напрасно. По ее щекам текли слезы. Она сунула голову под подушку, надеясь заглушить не только его голос, но и все воспоминания о нем. Это были счастливые воспоминания. Слишком счастливые. Ее жизнь переливалась оттенками розового, пока розовый цвет не превратился в уродливо серый. Эдит слышала, будто сквозь пелену, как Ив кричал ей что-то. Она чувствовала руку Симоны, ласково гладившую ее по спине. И это продолжалось до тех пор, пока она не поняла, что рыдает от отчаяния.
— Я не хочу видеть его, Момона. Встретиться с ним было бы неправильно, ведь я не хочу быть с ним вместе, как раньше. Пожалуйста, пожалуйста, проследи, чтобы он ушел. Мне больно, что он так переживает. Если он не уйдет прямо сейчас, я не выдержу.
Она не знала, сколько прошло времени. Его стук и крик, ее боль. В какой-то момент он успокоился, потом наступила тишина.
ЭПИЛОГ
1947
«Гимн любви»
Я ни о чем не жалею. Эдит Пиаф
Нью-Йорк
Первое разочарование от своего визита в Америку Эдит испытала уже на корабле.
При заходе в порт Нью-Йорка в тот октябрьский день она, как и все остальные пассажиры первого класса, поспешила на палубу. Ей говорили, что вид на статую Свободы прекрасен. Это был один из многих моментов в пятидневном морском путешествии, когда она пожалела, что Симона осталась в Париже. Статуя Свободы была подарком Соединенным Штатам Америки от французского народа. Получается, что это был подарок и от Эдит, и от ее подруги, хотя в те времена их еще, конечно, не было на свете. Но ликования своих попутчиков Эдит не разделяла. Выбравшись из постели ранним утром и повязав на голову платок для защиты от ветра, она стояла у перил и не находила повода для восторга. Более того, открывшееся ее взору зрелище она находила ничем не примечательным. Торчащий из моря колосс был намного меньше, чем она ожидала. Почему этим так восхищаются? Эйфелева башня впечатляет намного больше.
Вполне можно было остаться в постели.
Ее недовольство статуей Свободы, должно быть, стало предзнаменованием неудачи всего путешествия по Америке, прошедшего настолько плохо, что хуже и быть не могло.
Прошло буквально несколько дней с ее приезда, а она уже рассорилась с музыкантами, которые должны были разогревать публику. Некоторое время ее сопровождала группа молодых французов, которые называли себя «Спутниками шансона». Эти неблагодарные юнцы осмелились поддаться пульсирующему ритму жизни Манхэттена, где всегда был свет, неисчерпаемое количество напитков, еды и сигарет, продававшихся без всяких продуктовых карточек, а вокруг приезжих музыкантов вились красивые, модно одетые девушки, полагавшие, что друг из Европы — это очень прогрессивно. Руководитель группы Жан-Луи Жобер был любовником Эдит, но и он оказался так же безжалостно выставлен за дверь в числе прочих.
Эдит раздражали эти выходцы из Эльзаса, отправившиеся с ней на гастроли. Наверное, надо было взять с собой в поездку молодого армянина Азнавура, которого она взяла под свое покровительство. Ему были нужны деньги, так что он какое-то время работал у нее секретарем и ездил с ней повсюду. Стоило, конечно, подумать заранее, что один взрослый и обремененный семьей музыкант был надежнее этой кучи юнцов-исполнителей. Но сейчас, пока она расхаживала как тигр в клетке в своем номере элегантного отеля «Амбассадор», что расположен на еще более элегантной Парк-авеню, Шарль Азнавур готовился к своему первому вечеру в «Альгамбре» в Париже. Ей ничего не оставалось, как только отправить телеграмму своему подающему надежду другу:
Уверена в твоем успехе + + + тчк + + +
Сожалею, что меня не будет + + + тчк + + +
С наилучшими пожеланиями и поцелуями + + + подписано Эдит.
Поскольку она уволила «Спутников шансона» и не смогла быстро найти им замену по эту сторону Атлантики, ей пришлось исполнять всю программу без посторонней помощи. Эдит даже подумала позвонить Иву и организовать ему рейс в Нью-Йорк. Но нет — он слишком горд, чтобы вернуться к ней, и в любом случае это приглашение причинит ему боль.
Его сестра, с которой Эдит время от времени общалась, утверждала, что чувства Ива еще не остыли. Фактически она не видела его с момента разрыва. Ив был бы идеальным партнером для совместного выступления. У нее были две песни, которые она еще не включила в свой репертуар, но предусмотрительно перевела на английский, — одна из них была ее композицией, «Жизнь в розовом цвете».
Эдит выпила для храбрости несколько рюмок бурбона. Так будет легче пережить отказ. После этого она положила руку на телефон. Лидия рассказала ей, в какой гостинице в Париже проживает Ив. Было бы очень просто запросить нужный номер и попросить соединить с Францией.
Эдит почувствовала, что ей нужно еще виски, прежде чем она решится. Ее сердце колотилось, мысли путались, алкоголь подступал к горлу, глаза туманили слезы. В конце концов оказалось, что она слишком пьяна, чтобы вообще внятно объяснить телефонной барышне, какой номер ей нужен.
Проспавшись, она почувствовала себя увереннее. Эдит Пиаф никто не нужен, чтобы пережить трудности. Ей ужасно не хватало Симоны, но она прогнала тоску, тем более что решила преодолеть все препятствия в одиночку и подготовить свою программу.
Следующая катастрофа произошла с ее появлением в театре «Плейхаус» на Бродвее. Эдит вышла на сцену в своем простом черном платье, быстро оглядела зрителей и запела. Но публика встретила ее пение свистом! Она пела на английском, но кто-то из зала крикнул ей, что ее итальянский превосходен. Кажется, он даже был искренен.
После представления она сидела в гримерке и плакала от отчаяния.
— Все прошло совсем не так плохо, как вы думаете, — утешал ее Клиффорд Фишер, ее агент и американская версия Луи. — Люди были удивлены, что вы так просто одеты. Здесь Франция ассоциируется с канканом, танцевальными номерами, со страусовыми перьями и блестками…
— Боже мой! — воскликнула Эдит. Она с вызовом подняла на него глаза, полные слез. — Этого вы от меня не получите.
— Немного мехов тоже пригодилось бы, длинное платье, может быть. И немного макияжа, и визит к парикмахеру, — перечислял Клиффорд любезным тоном. — Здесь привыкли к Рите Хейворт[82], понимаете?
Эдит понимала, что он просто хочет дать ей совет, а не обидеть. Тем не менее она воскликнула:
— Я же не пин-ап герл!
— Все получилось действительно неплохо, — терпеливо повторил агент, игнорируя ее протесты. — Жители Нью-Йорка очень много работают, деловая жизнь здесь кипит. Вот почему люди жаждут немного гламура, они хотят быть веселыми по вечерам, а не переживать драмы. Песни о рабочем классе не очень подходят.
— Я слышала вот это, — Эдит прошипела через стиснутые зубы.
— Вы имеете в виду свист? — Клиффорд рассмеялся, да так, что чуть не выронил сигару из угла рта. — Это наше отличие от Европы. Вот почему я утверждаю, что все прошло хорошо. Свист в этой стране означает одобрение, а не провал. Разве вы этого не знали?
