К у з ь м а. Вот она, любовь-то! А я, однако, уж не полюблю. (Подумав.) Нет, с любовью покончено.
С о р о к а. Что? Что ты сказал?
К у з ь м а. Вот любишь его… а за какие заслуги?
С о р о к а. Он замечательный!
К у з ь м а. Ну, врешь! Какой он замечательный? Обыкновенный… слабый, весь в тятьку.
С о р о к а. И отец у тебя замечательный. Вы просто не цените его.
К у з ь м а. Ты что, пьяных зерен наклевалась?
С о р о к а. Пусть не ты… Павла Андреевна. Она его ни во что не ставит.
К у з ь м а. Вот погляжу я, как оседлаешь Алешку, когда поженитесь. Все вы одним миром мазаны.
С о р о к а. Ну что ты, Кузьма! Алеша словно ребенок беззащитный. На ребенка у кого рука поднимется?
К у з ь м а. Хорош ребеночек… в двадцать лет!
В избе. На полу лежит связанный П а в е л.
П а в е л (хрипит). Отпусти, слышь? Добром прошу.
П а в л а. Опять начнешь выкомаривать? Опять ружьем угрожать?
П а в е л. Угрожать — нет, не буду. Просто возьму и пристрелю.
П а в л а (развязывая его). Болтун! Вожусь с тобой, как с дитем малым. За ум-то когда возьмешься?
П а в е л. Дай выпить… мутит.
В ограде.
От пристани доносится пароходный гудок.
К у з ь м а. Интернатские прибыли! У, ровно комарья высыпало!
С о р о к а. Весело будет тебе!
К у з ь м а. Но, заживем! Соберемся в школе. Анна Ивановна придет. «Здрасьте, дети, — скажет. — С чего мы начнем наш первый урок?» Эх, скоро уже, совсем скоро!
С о р о к а. Красивая пора! Я бы и сама с удовольствием поучилась!
К у з ь м а. И жениться хочешь, и учиться… два горошка на ложку?
С о р о к а. Ты прав, прав… размечталась.
К у з ь м а. Ага, рассиропилась!
С о р о к а. Понимаешь, не везло мне с учебой… Отец на фронте погиб. В самом конце войны. Потом мама заболела… и все заботы легли на меня… потом брат разбился…
К у з ь м а. Ничего, Сорока, ты духом не падай! Держи хвост морковкой.
С о р о к а. Я держу, Кузьма… изо всех сил держу. Только вот за Алешу тревожно… Вдруг подомнет его Павла Андреевна?
К у з ь м а. Что она, враг рода человеческого? Ты мамку не знаешь.
С о р о к а. Не враг, но… мы ей тут мешаем.
К у з ь м а. Вот и опять пальцем в небо попала! Мамка смирилась… поняла, что разбить вас с Алешкой немыслимо.
С о р о к а. Если бы так, Кузьма! Если бы так!
К у з ь м а. Что, к профессору хочешь переметнуться? Дурачок он, твой профессор!
С о р о к а. Неправда, Кузьма, неправда! Он просто болен… потерей памяти… одинок, совсем одинок. Я вместо матери ему. Или — старшей сестры.
К у з ь м а (с уважением). Вон ты какая! Ну молоток! А насчет мамки… я покажу тебе одну штуку… Только не подглядывай! (Убегает за ограду и вскоре возвращается с золотой лошадкой.) Вот…
С о р о к а. Ой! Ты где это взял?..
К у з ь м а. На могильном кургане.
С о р о к а. Если не ошибаюсь, это талисман одного из тибетских племен. Интересно, как он сюда попал?
К у з ь м а. Могу рассказать. Заня-ятная сказочка!
С о р о к а. Расскажи. Мне узнать не терпится.
К у з ь м а. Давным-давно один парень русский в плен к ним попал. Такой, знаешь, Иван-царевич. Царевна тибетская увидала его и, как водится, втюрилась. Хан ихний это дело усек, пленника в башню замуровал. Высокая башня, не подступись! Парень голодал сперва, потом голубями стал питаться. Голубей с записочками царевна ему подсылала. Вот, значит, ест он голубей, а перья в угол ссыпает. Много накопилось перьев и крылышек. Делать нечего — и начал парень со скуки крылья мастерить. Царевна меж тем побег задумала. Однажды выслала пленнику вот эту лошадку и бечеву. С намеком выслала: дескать, спускайся вниз. У заставы лошади ждут. Он, не будь дурак, крылья за спиной привязал, лошадку за пазуху и — фр-р-р! — в небо. Тибетцы-то эти долго за ним гнались. Не догнали бы… да веревка спортилась. Упал он, царевна слугам своим велела курган насыпать. Засыпали их обоих… Вместе с лошадкой.
С о р о к а. Врунишка! Насочинял! Но в одном ты прав, пожалуй: курган этот, наверно, место захоронения. А мы в лощине копаем… Валерий Николаевич!
Входит П у т н и к о в. Рассматривает бабочку.
П у т н и к о в. Обратите внимание, Виолетта Романовна… вот эти крылышки…
С о р о к а. Да, чудесные крылышки!
П у т н и к о в. Я не о том. В природе много удивительных параллелей. Одна из них — крылья этой бабочки. Они вам ничего не напоминают?
С о р о к а. Напоминают… разноцветный тюльпан.
П у т н и к о в. Глупости говорите! Это — карта! Обыкновенная географическая карта. Я напишу об этом статью.
С о р о к а. В прошлый раз вы хотели написать «Историю игры в поддавки»?
П у т н и к о в. Смешно? Смеются те, кто не хочет думать. А вы сравните… всегда есть с чем сравнивать. Эта игра напоминает тактику батыевской конницы.
С о р о к а. Мне некогда заниматься военной историей.
П у т н и к о в. Глупости, глупости! Вы не умеете организовать свой день. Вот ваш покорный слуга сегодня написал восемнадцать писем, отослал три бандероли, составил план двух статей, прочел две главы из Плутарха. Это помимо основной работы… Нужна система. Система — прежде всего!
С о р о к а. Вы, как всегда, правы. У меня нет системы. Вообще я очень несобранна. И много теряю из-за этого. Вот свежий пример… Эту штучку Кузьма подобрал на кургане. А мы ведем раскопки в лощине.
П у т н и к о в. Лошадка… она и случайно могла там оказаться.
С о р о к а. Кузьма знает одну легенду… Она натолкнула меня на мысль…
П у т н и к о в (иронически фыркнув). Слава богу.
С о р о к а. Вдруг этот курган — действительно место древнего захоронения?
П у т н и к о в. Я подумаю… а вашу находку, молодой человек, мы выставим в музее.
К у з ь м а. Ох, всыплет мне мамка за эту… выставку! Да ладно! Семь бед — один ответ. (Уходит.)
С о р о к а. Какой милый мальчишка!
П у т н и к о в. У вас все милые… все добрые! Между прочим, мать этого мальчишки называют волчицей. И — заслуженно. (В лоб ему шмякнулось яйцо.) Ну вот, пожалуйста. Нет, знаете… я предпочитаю иметь дело с мумиями… с иссохшими скелетами. Благодарю вас, молодой человек! (Уходит.)
С о р о к а. Ты метко бросаешь, Кузьма. Но как мне кажется, не в ту цель.
Входит К у з ь м а.
К у з ь м а. А пусть мамку мою не трогает.
С о р о к а. Твоя мамка вряд ли нуждается в защите… в особенности от Валерия Николаевича. (Уходит.)
Появляется П а в е л, затем П а в л а.
П а в е л (выставив палец). Ветер! А я супротив всех и всяких ветров! (Рванул ворот рубахи.) Вот он я! Дуй! Брус выстоит.
П а в л а. Пустозвон! Гремишь как бочка пустая. Ум-то где вытряс?
П а в е л. Не ум — душу всю вытряс. От Сталинграда до самой Праги душа в братских могилах… И под танком душа, где дружок мой Илюха… Его бы в списки семьи… навечно… как в списки Родины! А семьи — нет… Нету семьи!
К у з ь м а. Как же нет, тятя? Вот я, вот мамка… А там — Алешка… Есть у тебя семья!
П а в е л. Умник мой! Голова светлая… Эх, Кузька!
К у з ь м а. Мы дощечку вот здесь приколотим, как на солдатских домах. Только вот написать что — подскажи!
П а в е л. Пиши: «Илья Евстигнеев, солдат, друг. Вечная память!»
К у з ь м а (пишет). Хорошо как, душевно!
П а в е л. Потому что — солдат, потому что — друг!
К у з ь м а. Жаль, пишется криво.
П а в е л. Это ничего, сын. Это не страшно: главное — память. А ко Дню Победы мы это имя на мраморе высечем!
К у з ь м а. Готово! Неси молоток, приколотим.
П а в е л уходит.
Павла выносит из дому четвертинку, прячет на чердак.
П а в л а. Тайничок-то пополнить надо. Сейчас друга поминать станет.
К у з ь м а. Ему же нельзя, мам! Ему же врачи запретили.
П а в л а. Пускай хлещет… коль полоса такая настала. Протрезвится — совесть начнет трепать. И я маленько добавлю.
К у з ь м а. Отрава же, мам! Опять в госпиталь ляжет!
П а в л а. Охота — пусть травится. (Уходит.)
Кузьма, вспрыгнув на чердак, разбивает бутылку.
П а в е л (возвращаясь). Надо на видном месте прибить.
К у з ь м а. Он какой из себя был… Евстигнеев то?
П а в е л. Веселый, крепкий, как груздь. (Прибивает дощечку.) Так ладно?
К у з ь м а. В самый раз.
П а в е л. Сколько их там полегло… веселых, крепких… Помянуть бы… душа иссохла.
