М а т в е й. Все равно красивые. И сама ты красивая. И лохмы-косы красивые.
А н ф и с а. А у меня не красивые, Матвей-я?
М а т в е й. А у тебя нет кос, Анфиса. И лохмы твои короткие и черные, как у меня.
А н ф и с а (улучив момент, берет острый нож и, подкравшись к Маше, отхватывает ей косу). Вот! Теперь и у нее нет. И она некрасивая. А эту я себе пристегну.
М а т в е й. Что ты натворила, гусыня!
А н ф и с а. Зачем прилип к ней глазами? На меня совсем не смотришь.
М а т в е й. Дай сюда лохму-косу!
А н ф и с а (отскочила). Убей — не отдам! Пристегну — на меня смотреть будешь. (И в самом деле, отойдя еще дальше, пристегнула светлую Машину косу к черным своим густющим волосам.)
М а ш а (расстроена, чуть не плачет. Но, набравшись мужества, улыбнулась дрожащими губами, остригла вторую косу). Возьми и эту на память. Ты права, с косами ты еще лучше. А у меня новые отрастут.
М а т в е й. Нет, эту я себе возьму.
Однако Анфиса его опередила.
А н ф и с а. Моя-я!
На улице.
Здесь Ш а м а н и Г р и г о р и й.
Ш а м а н. Выпить хочешь, Гришка?
Г р и г о р и й. О, хочу! Забыться хочу. Душа болит. Мой Мирцэ, ветерок мой вчерашний!
Ш а м а н. Все по оленям убиваешься?
Г р и г о р и й. До конца дней убиваться буду. Мирцэ один такой был… Рога как лес, глаза как звезды. О мой Мирцэ, цветок таежный! Он мчал меня быстрее ветра, он спал со мною в холодных сугробах, он плодил мне маленьких олешков… Мирцэ, Мирцэ! Где винка?
Ш а м а н. Подожди. Сперва о деле. Потом получишь винка. Много винка, Григорий. И упряжку получишь. У меня есть один олень. Он лучше твоего Мирцэ. И бегает быстрее его.
Г р и г о р и й. Быстрей Мирцэ только мысль. Он сдох, и душа моя сдохла. Говори твое дело, Ефим. И давай скорей винка. Только не обмани.
Ш а м а н. Здесь будет колхоз, Григорий. Он хочет забрать мое стадо. Ты угонишь стадо в тундру, к самой Байдарацкой губе. Выберешь для упряжки любых оленей. Они заменят тебе Мирцэ.
Г р и г о р и й. У тебя есть брат. Он опытный пастух. Почему его не попросишь?
Ш а м а н. Мой брат перестал быть братом. Духи отвергли его. Духи сказали: «Твоим братом станет Григорий Салиндер. Отдай ему Матвейкиных оленей. Напои его винкой. Он будет слушаться тебя. А если предаст, мы поразим его чумой».
Г р и г о р и й. О! Они так сказали?
Ш а м а н. Да, так. И еще сказали, что на том свете твоя душа превратится за ослушание в водяную крысу. И будет вечно жить в гнилой болотной воде. Не отступи от своего слова, Григорий!
Г р и г о р и й. Не отступлю. Давай винка.
Ш а м а н (налив ему стаканчик). Подчинись. Потом я привезу к тебе в стадо целое ведро, два ведра спирта.
Г р и г о р и й. Ты правда отдашь мне оленей?
Ш а м а н. Я сказал. Я забочусь о своих людях. Ты мой человек.
Г р и г о р и й. Я твой. И Анфиса твоя. Она тоже погонит со мной оленей.
Ш а м а н. Нет, Анфису оставь здесь. Пускай нянчит твоего сына.
Г р и г о р и й. Сын привык. Он родился в пути, под снегом.
Ш а м а н. Все равно оставь. Так будет лучше.
Г р и г о р и й. Она может сойтись с твоим братом.
Ш а м а н. Этого не случится. Мой брат присох к агитатке.
Г р и г о р и й. И я к ней присох. Я хочу взять ее в жены.
Ш а м а н. Тебе не позволит Советская власть.
Г р и г о р и й. Разве я не в состоянии прокормить двух жен?
Ш а м а н. Эта власть запрещает многоженство. Она разрешает всякие другие грехи: неверие, блуд. А множество запрещает.
Г р и г о р и й. Я не признаю такую власть.
Ш а м а н. Власть в твоем признании не нуждается. Власть должна сама себя хвалить. А других подчиняет. На то она и власть. А я не запрещаю тебе жить по обычаям наших предков. Если ты можешь иметь двух жен — имей.
Г р и г о р и й. Значит, агитатка будет моей женой?
Ш а м а н. Возьми ее — будет.
Г р и г о р и й. О Ефим! Ты великий шаман!
Ш а м а н. Увези ее в тундру и там женись. Только без свидетелей увези.
Г р и г о р и й. Так, ладно. Я увезу. Налей еще один стаканчик.
Ш а м а н. Ты опьянеешь. Потеряешь стадо и учительницу.
Г р и г о р и й. Я не опьянею. Во мне проснулась медвежья сила.
Шаман наливает. Г р и г о р и й пьет, уходит.
С т а р и к и у костра.
М а т в е й. Ты ловко плел свои сети! Если бы я знал об этом в ту пору!
Ш а м а н. Ты и теперь не знаешь, какие сети плетут против тебя твои правители.
М а т в е й. Они не плетут. Они действуют в моих интересах.
Е ф и м (усмехнувшись). Я тоже говорил такие слова. Я говорил даже лучше. Но я был с моим народом. Твои правители разве с тобой? Видел ты их около себя хоть раз? А меня видели все. Я жил и позволял жить другим. Я не отнимал чужое имущество, не стравливал отца с сыном, брата с братом.
М а т в е й. Ты был справедлив, пока тебя не трогали. А в тот день, когда вернулось твое стадо…
Е ф и м. Агитатка замахнулась на мою собственность.
М а т в е й. Не забывай: треть оленей была моя.
Е ф и м. Нет! Потому что ты отступил от отцовских обычаев. Ты мыл голову.
М а т в е й. И ты мыл.
Е ф и м. Ел пищу, приготовленную ее руками.
М а т в е й. И ты ел.
Е ф и м. Желал ее. А жила она сначала со мной, потом с Гришкой.
М а т в е й. Лжешь, пес!
Е ф и м. От пса слышу.
В школе.
Снова звучит тема «Песни Сольвейг». М а ш а сидит за столом, пишет. Перед ней настольная лампа.
М а ш а (тихо). «Мамочка! Вот я и выбрала часок, чтобы написать тебе снова. Подробного письма не получится. Времени маловато. Надо и учебники детишкам составить, и побеседовать с родителями, которые сами до смешного наивны. Многие из них не желают отдавать детей в школу. Но зато охотно учатся некоторые взрослые. И вот я воюю. Война идет с переменным успехом, хотя чаще всего победы одерживаю я. Только за одержанные победы я не вешаю на себя бубенчики, как один здешний шаман. Он хитрый и честолюбивый человек. Сам себя награждает. Но этому теперь никто не удивляется. (Помолчав.) Я сказала — победа, мама. Какой высокий стиль! Меня быт задавил. Да, да, быт. Но и это по-настоящему интересно. Потому что быт, оказывается, тоже борьба. Борьба с темнотой, с глупостью, со вшами, с клеветой и недоверием. Да вот тебе забавный факт из моей школьной практики. Бумаги нет, учебников мало. Сама размножаю буквари на бумажных обоях. Из них же и тетради сшиваю. Вот если б хоть один мой букварь дожил, ну скажем, до семидесятого года, он бы ужасно позабавил наших потомков. Кто поверит, что всего лишь за сорок лет до них в тайге некая Мария Васильевна Корикова учила ребятишек по таким книжкам? (Задумалась.) В часы досуга я, как и все, мечтаю о красивой, необыкновенной жизни, а сама вбиваю людям в головы банальную истину: ученье — свет. Но ведь и это кому-то нужно делать, мама. Не скрою, мне тоже хочется спеть свою лебединую песню, но тем, кто не знает наших условий, слова этой песни, вероятно, покажутся смешными. Очень возможно, мама, что я вообще не смогу ее спеть. Это ничего, что мир не услышит моей песни… Песен и так достаточно… И лучшая из них — «Песня Сольвейг». Ой, я сбилась!.. Я же совсем не о том, мама. И все же поставь эту пластинку, родная моя. И сядь к граммофону. Мы будем слушать ее вместе. Я здесь, ты там… Я вижу, ты достаешь из сундука детские мои локоны, ведь ты все еще бережешь их, а я уж давно взрослая восемнадцатилетняя девка. Вот и косы уже остригла и подарила одной здешней моднице. Они мне мешали. Прости, что не выслала тебе. Была вынуждена отдать. Это мой, знаешь ли, политический ход. И, кажется, выигрышный…»
В школу, выставив окно, забрался Г р и г о р и й.
Маша почувствовала за спиной его взгляд, оглянулась.
Григорий?! Как ты сюда попал? Дверь на запоре.
Г р и г о р и й (пьян и потому развязен). Прошел через стену.
М а ш а. Ну что ж, садись. Гостем будешь. Чаю хочешь?
Г р и г о р и й. Только чаю? Э-то мало. (Смеется.) Ты мыла голову Матвейке. Теперь мне будешь мыть. С этого часа я твой муж.
М а ш а (тая свой испуг). По нашим законам тот, кто хочет стать мужем, приходит к девушке и признается: «Я тебя люблю».
Г р и г о р и й. Я пришел. И я говорю: люблю. Тут вот костер горит. (Стукнул себя по груди.) Жжет шибко.
М а ш а. Но прежде он должен узнать: любит ли его девушка.
Г р и г о р и й. Это по вашим законам. Я ваших законов не признаю. Я мужчина. И я захотел тебя. Всё.
М а ш а. Ты очень решительный человек. Но у русских так не делается.
