Блескучие, как рыбья чешуя.
И всё должно копиться в закромах —
От героических романов до одеколона.
У нас везде масштабы и всегда размах,
И все расчёты только с миллиона.
Мы каждый день чего-то исполняли,
Но всё равно всегда были должны.
Мы каждый год кого-то догоняли,
Но никто не видел финишной черты.
Шахтёр киркой грозится из застоя,
Но завтра он блеснёт мировоззрением,
И все строем пойдут без конвоя
К новым великим свершениям.
Мне чудится, что всё уже в огне,
И чёрный пепел липнет на глаза.
И всё вокруг, как будто не в себе,
Адские вращают вертела.
Толпа под нос бубнила односложно,
Дети плакали и жались по углам,
Один пытался вешаться и кричал истошно,
Что «своего ни метра не отдам».
Он повесился и был, конечно, прав:
Там неведомы сомненья или страх,
Где заверяли нравственный устав
Печатью сапога на земляных полах.
Тут хорошо, в отеческих гробах,
Их с избытком даже для гостей,
А похороны в наших собственных руках,
Потому мы всех умнее и сильней.
Колем себе профили вождей
И кому-то зубы заострили,
А тех, что были против правильных идей,
Уже по приговору оскопили.
Кто не ищет искупления грехов,
Тот воем заявляет о себе,
А в этой какофонии утробных голосов
Лишь один молился при свече.
Всегда среди бесспорного и спорного
Кто-то свои пропихает интриги,
И мало кто бежит от поражения позорного,
Заковав себя в железные вериги.
Фаталисту всё равно — что холод, что жара,
На него везде расставлена облава,
А в любом колодце мёртвая вода,
И везде подсыпана отрава.
Он матерился с пеной на губах,
Он пробовал топиться и уходить в запой,
Болеть и вопрошать на разных языках,
И пристально следить за большой Луной.
Никак себя не видя больше в жизни,
И погрузившись в логику масонскую,
Он страстно утвердился в атеизме
И строил свою башню Вавилонскую.
Он сотворял свое столпотворение,
От плевка до самопохвалы,
Выдавая бред за просветление,
А самомнение — за перст всевидящей судьбы.
Его подвесили на тонком волоске
И сразу поменяли все ландшафты.
Да, его заживо сварили в кипятке,
Когда за аморалку не взяли в космонавты.
Только та позиция надежна и верна,
Которая поможет лучше приспособиться,
Чтобы подгребать только под себя,
И чтобы скопидому уподобиться.
Ты гордишься тем, что у тебя своя позиция,
И ты как-то сумел себя убедить,
Что твоя паранойя и есть интуиция,
И что её надо лелеять и чтить.
Ты всегда хотел быть однолюбом,
Но, по-честному, не очень получалось,
Как и называться правдолюбом
Не всегда по правде удавалось.
Но зато умел хитрить за разговором
И вовремя начальству угодить,
Где надо был лжецом, где надо — прожектёром,
Ну как такого можно не любить?
Он не понимал, что такое делиться,
Но с таким любая — как за каменной стеной.
И такому уже нечему учиться,
Однако можно доверять с договорной ценой.
Каждый вправе заиметь свою позицию
И смотреть на мир под собственным углом,
Каждый может быть героем и мокрицей,
И для каждого свои Гоморра и Содом.
Когда у вас не очень получается
Определить кто прав, кто виноват,
Когда не все известны обстоятельства,
На каждого участника ищите компромат.
Тот — старшему по возрасту пальцем пригрозил,
А в пионерский костёр плеснул керосина
И государственный субботник однажды пропустил
Без понятной уважительной причины.
Другой — собак бездомных прикормил,
И они за ним ходили по пятам,
А ещё голубя подбитого лечил
И всех кошек различал по голосам.
А тот однажды на уроке хохотал
Над тем, что баба мужичонку понуждала.
Получалось, он классический сюжет критиковал
И желал себе другого идеала.
Другой, вопреки конституции,
Добивался прав для брошенных животных
И сочинял какие-то инструкции
Для сохранения отряда земноводных.
У обоих намеренья грешны и не нормальны,
Потому нет сомнений и неразберих,
Лишь законы коллектива идеальны,
И потому вся истина — у них.
Облака плывут, а туманы стелются,
Может быть, кому-то больше повезло,
Но нам уже совсем ни во что не верится,
Нас не туда, наверно, занесло.
Кроют облака пики и вершины,
И там всегда всё в сладких миражах,
А туманы забиваются в щели и низины,
Где всё одно — что совесть, и что страх.
Тут всё равно — что далеко, что близко,
Всё расползается и тонет в пелене,
И нету высоко, и нету низко,
И всё приходит будто бы извне.
Тут, в толпе, ты — жертва на закланье,
А в одиночестве — палата номер шесть.
Тут растворилось и раскисло сострадание,
И не для них уже благая весть.
Вдыхая туман, духоту выдыхаешь,
А реальность — где протянутые руки.
И сам не шевелись: других перепугаешь,
Ведь где-то
