Всеволод Рождественский - Стихотворения

Облака — пилигримы
Поднебесных пустынь,
Ваши легкие дымы,
Ветром взморья гонимы,
Расплываются в синь.

Петропавловской шпаги
Блеск в густой синеве,
Словно штрих на бумаге,
Продолжает зигзаги
В просветлевшей Неве.

Седину Ленинграда
Озарила весна,
Вазу Летнего сада
Овевает прохлада
Пробужденного сна.

Город с сердцем героя,
С небывалой судьбой,
Поднимаясь и строя,
Отдыхай после боя,
Награжден тишиной.

Стой, соратник державы,
Давший ей бытие.
Ловит шпиль величавый
Отблеск чести и славы
На свое острие!

Вечерняя реет прохлада
Над сумраком строгих аллей,
Над Вазою Летнего сада,
Порфирной подругой моей.

И мрамор жеманниц барокко
В капризном притворстве стыда
Завидует ей, одиноко
Застывшей над гладью пруда.

На позы причудливых статуй
И гордые их имена,
На эти туники и латы
Глядит равнодушно она.

К чему ей пустая манерность
Условных и пышных красот,
Когда она вся — соразмерность
И линий певучий полет?

Чужда и печали, и гнева,
В одежде простой наготы
Хранит эта стройная дева
Бессмертного вкуса черты.

В лучах запоздалых заката,
Скользнувших по глянцу бедра,
Она благородней всех статуй
В сквозном парадизе Петра.

И нету ей лучшей награды,
Чем чистого камня чело,
Которое пламя блокады
Дыханьем своим обожгло!

Широко заря разлилась в поднебесье,
        Стемнело в бору вековом,
И плещет над озером русская песня
        С подбитым стрелою крылом,

Она вспоминает годины лихие,
        Зловещие дымы степей,
Жестокие битвы, набеги Батыя,
        Курганы своих сыновей.

И плачет она, и рыдает вдовицей,
        И стелет туманом печаль.
Сроднилась с бессмертною песнею-птицей
        Веков стародавняя жаль.

Но есть в этой жали великие силы,
        Заветная мудрость земли,—
Туманы, окутав родные могилы,
        Ей крыльев сломить не могли.

Она неизбывной надеждою дышит,
        В небесном паря серебре,
Над тучами горя взмывает всё выше
        И грудь подставляет заре.

И время, и все лихолетья, невзгоды
        Пронзает победный полет.
В груди эта птица особой породы
        Народное сердце несет.

Есть Арка — такой не бывало:
Она никуда не ведет.
Над темной дремотой канала
Поставил ее Деламот.

Мрачны эти бурые своды,
И камень от старости сер.
Не пенят свинцовые воды
Тяжелые весла галер.

Наследница воли Петровой,
Стоит сиротою она
И всё же «Голландией Новой»
В честь давних времен названа.

Свидетель блужданий бессонных
В безмолвии ночи сквозной,
Она — достоянье влюбленных,
Сюда приходящих весной.

Стоят они здесь у решетки
Под майской листвою в тиши…
В канале ни всплеска, ни лодки,
И на мостовой ни души.

Ничто не мешает беседе
В забытом углу городском,
Одни тополя им соседи
Да старый притихнувший дом.

Заря догорает неярко
В медлительной тяжести вод,
И строго старинная Арка
Их тайну в ночи бережет.

Где ладожский ветер с разбега
Бьет колкою стужей в лицо,
Вразлет вырастает из снега
Бетонное это кольцо.

Разорвано посередине
Рывком героических рук,
Оно повествует отныне
О том, что в метельной пустыне
Жизнь вышла за вражеский круг.

Дорогою жизни отсюда
Сквозь стужу, туманы и мрак
Прошло ленинградское чудо
Под градом воздушных атак.

Ломалось и рушилось небо,
Дробя ледяные поля,
Но где б в обороне ты не был,
Ты знал — эшелонами хлеба
Шлет помощь Большая земля.

Во тьме огибая воронки,
Поспеть торопясь до утра,
Вели грузовые трехтонки
Рискованных дел мастера.

Осколками их осыпало,
Свинцом их стегало вразлет,
Свистело вокруг, грохотало,
Под взрывами слева и справа
Пружинило ладожский лед.

Вздымались и сыпались горы
Тяжелой и черной воды,
Но смело врезали шоферы
Зигзагом крутые следы.

А сколько ревнителей чести,
Героев блокадной семьи
(Должно быть, не сто и не двести),
Скользнуло с машиною вместе
В разверстую пасть полыньи!
………………………………
Цветет ленинградское лето,
Овеяно мирной листвой,
Пронизано иглами света
Над Ладогой, вечно живой.

Помедли в суровом молчанье
У кромки вздыхающих вод,
Прислушайся к откликам дальним
Пред этим кольцом триумфальным
Распахнутых к Жизни ворот!

На Стрелке острова, где белые колонны
Возносит над Невой российский Парфенон,
Остановись на миг, мечтатель вдохновенный,
Белесым сумраком, как тайной, окружен,

Перед тобой столпов Ростральных очертанья —
Наследье прошлого, пришедшее в наш век,—
И у подножья их два светлых изваянья,
Два строгих символа могучих русских рек.

Сидит с простым веслом старик седобородый,
Склонилась женщина над якорем морским.
То — Волхов и Нева, в трагические годы
Сдружившие судьбу под небом грозовым.

И если ты пройдешь под рощею Томона,
Стараясь не будить покой гранитных плит,
Ты можешь услыхать во мгле осеребренной,
Как Волхов каменный с Невою говорит.

«Сестра, ты помнишь ли годину испытаний,
Металла свист и вой в Приладожье родном?
Ты за грядой лесов мне виделась в тумане,
В кольце, в петле врага, окованная льдом.

К тебе на выручку шли доблестные люди
От снежной Ладоги, от торфяных зыбей…»
— «О, да! Я слышала гром волховских орудий,
Им вторил город мой с промерзших кораблей!

Но всё теперь как сон. Смотри, вдоль Биржи старой
Шуршат троллейбусы, широкий ветерок
Доносит струнный вздох студенческой гитары,
А на тюльпаны клумб горячий полдень лег,

Речные божества, мы разве только тени,
Былого статуи немые — я и ты?
Пусть юность новая положит на колени
Нам в память грозных лет весенние цветы!»

От пестроты цветов и лугового зноя
Тропа меня ведет в спокойствие лесное,
В тень, недоступную туманам и ветрам,
В темночешуйчатый, многоколонный храм,
Где сквозь вершинный шум, плывущий неустанно,
Ко мне доносится дыхание органа.

На всех путях меня всегда сопровождал
Природы сумрачной торжественный хорал.
Два мира здесь со мной: внизу — покой, забвенье,
А там, над головой, — тревога и движенье,
Здесь — тесный полумрак, а там — простор и свет…
Мой лес, душа моя, в чем тайна, дай ответ!

Лежала, сумраком полна,
В лесу слепая тишина,
Еще лишенные души,
Молчали елок шалаши,
А от земли струился зной,
Смолистый, душный и хмельной.
Надолго ль? Ветер налетит,
Лес, пробудясь, заговорит,
И побежит, шурша, смеясь,
Его листвы живая вязь…
В лесу без ветра жизни нет.
Он и душа его и свет.