Всеволод Рождественский - Стихотворения

Я думаю о том, что жадно было взято
               От жизни и от книг,
О множестве вещей, любимых мной когда-то,
               Вернувшихся на миг.

О лодке в камышах, о поплавке, стоящем
               В разливе тишины,
Безмолвии озер и отблеске дрожащем
               Всплывающей луны.

О крутизне дорог, и радости свиданий,
               И горечи разлук,
О жажде всё познать, тщете именований,
               Замкнувших тесный круг.

О том, что свершено по воле иль неволе
               В борьбе Добра и Зла,
О том, что в полноте земных щедрот и соли
               Душа моя прошла.

Да, было прожито ни много и ни мало,
               А в полной мере сил,
Но мне в моем пути всегда недоставало
               Того, что я любил.

В те дни я видел мир впервые.
Казалось — вечно в нем весна.
С беспечного веретена
Бежали нити золотые.

И вот я молодость былую
Молю всё чаще на пути:
«О, если б мог я в жизнь вплести
Нить — хоть одну, но золотую!»

Вместе были мы на сенокосе,
Рожь цвела и пенилось вино.
А теперь, когда синеет осень,
В просини жужжит веретено.

Постучись в знакомую калитку,
Выходи со мной гулять во ржи
И на память золотую нитку
Узелком покрепче завяжи.

Семь звезд «Медведицы Большой»
Глядятся в прошлое ревниво,
И снова слышен голос мой,
Чуть повторяемый волной
У Коктебельского залива.

Когда-то в юности крылатой,
Которой сердцу не избыть,
Через восходы и закаты
С веретена бежала нить.

Прошли года, и на страницы
Ложится солнце в поздний час…
Коль есть в них золота крупицы,
Пускай сверкнут они для вас.

Здесь сердце билось и сгорело,
Стремя в грядущее полет.
Всё, что от книги, — потускнело,
Всё, что от жизни, — то живет!

В грудь мою вложено «Сердце земное»,
Чтоб никогда мне не ведать покоя,
Чтобы огонь свой беречь и в золе,
Чтобы земное любить на земле!

Я знаю — мало для подарка
Цветка забытых книжных стран,
Но так и быть — вот Вам Петрарка,
Одетый в выцветший сафьян.

Придет мой день — узнаю склоны
Холмов Сиены, щебет птиц,
И Вы получите канцоны
С тосканской розой меж страниц.

Пускай и дни, и стекла хмуры,
На синий зов иной страны
Певучей поступью Лауры
Пройдут сегодня Ваши сны.

Войдя с Петрополем в таинственный союз,
Дыша закатами и царственным забвеньем,
Ты будешь счастлива и дружбой наших муз,
И лиры собственной «необщим выраженьем».

Ростан был близок вам когда-то,
Ростан — пленительная ложь.
Я сам любил его, как брата,
Но тех пристрастий не вернешь.

На оперных подмостках мира
Средь газа, блесток и румян
Ему судьбой была рапира
Дана, как верный талисман.

Чтоб, бросив шутку, словно солнце,
И рифм нанизывая нить,
Он круче мог усы гасконца,
Ногою топнув, закрутить.

Конечно, он не Казанова
И Дон-Жуану не сродни.
Он просто так… любовник слова,
(Иль проще фразы), как они.

Но разве я стыжусь признаться,
Что пил с ним галльское вино,
Что сам любил в свои семнадцать
И «Romanesques»[39] и «Syrano»[40]?

Давайте в томике Ростана
Раскроем юность хоть на миг!
Что для мечты милей обмана
И что обманчивее книг?

Когда томили нас Апухтин и «Лакмэ»,
Когда на скучный дождь мы выгнали поэму,
Ты первый перевел Стефана Маллармэ
И дерзостным «Никто» назвался Полифему.

Здесь Ледин выводок, здесь Царское Село —
Видений и котурн мучительная мета.
Я был твоим птенцом. Прими, прими поэта,
Последний Лоэнгрин, под снежное крыло!

Примите, друг. В ночи забвенья,
Как лунный сон, как черный сад,
Тревожных строк моих цветенье
Сплеталось в дерзкий «Escapade».

И там, где в страсти и печали
Дрожала девичья свеча,—
Казалось мне, что Вы читали
Мой бедный труд из-за плеча.

Ренье у нас теперь не в моде:
Он слишком тонок и остер,
Но поглядите на свободе
В его магический узор.

Друг, покоряясь мысли пленной,
То злясь, то плача, то любя,
Ужели в девочке надменной
Вы не узнаете себя?

У Музы Царского Села
Походка птиц и речь простая,
От лебединого крыла
Ее блистательная «стая».

Стихи летят, летят на юг
Берущей сердце вереницей…
Не провожай их, старый друг,—
Всё возвращается сторицей.

Ты знал лазурные пути
И ослепительное небо;
Чего же больше! Всё прости
И большей мудрости не требуй!

Когда дневник есть зеркало души,
А не предлог для самолюбования,
Его читают медленно, в тиши,
И верят в простодушные признанья.

Пускай сплетенье этих тонких фраз,
Анализ чувств и четкость наблюдений
То развлекут, то опечалят Вас,—
Не огорчайтесь — это только тени.

Тот век прошел, и проще мы живем,
Тоской прекрасной сердца не печаля.
Но Вы, быть может, вспомните о том,
Кто подарил Вам «Дневники» Стендаля!

Море немолчно шумит, разбиваясь об острые скалы.
Не отрываясь гляжу в полный ветрами простор.
Или не хочется мне слушать, как стонут сирены,
В горькой тоске разомкнуть руки твои, Калипсо?

Когда старушкою, над прялкою склоненной,
При свете камелька взгрустнется вам порой,
Произнеся стихи, написанные мной,
Скажите: «И меня воспел Ронсар влюбленный!»

Они разбудят слух служанки полусонной,
И с именем моим ваш облик молодой,
Сиявший некогда бессмертною красой,
Почтит она тогда хвалою восхищенной.

Я буду спать в земле и — тень среди теней —
Спокойно отдыхать от пережитых дней.
А вы на склоне лет припомните сквозь слезы

И гордый свой отказ, и жар моей любви…
Послушайтесь меня: пока огонь в крови,
Пока вы молоды, срывайте жизни розы!