Рябинин. Нет, Василий Степанович, ничего у нас с вами не получится. Если я соглашусь быть у вас агрономом, у меня не останется времени для работы над диссертацией.
Агафонов. Что вы, Сергей Дмитриевич! Мы и не собираемся приглашать вас агрономом…
Рябинин (облегченно). Тогда другое дело. Я могу приезжать каждый месяц дня на три, на четыре и с удовольствием помогу вам, чем смогу.
Агафонов. Нет, Сергей Дмитриевич, так у нас с вами действительно ничего не получится. Вы же сами говорили, что такой колхоз, как наш, — это целая народная академия…
Рябинин. Говорил и подтверждаю.
Агафонов (продолжает).…что у нас можно чудеса творить. Жить. Работать. Коммунизм строить… Вы же меня на народе ругали именно за то, что я плохо завтрашний день вижу…
Рябинин. Я вас, Василий Степанович, не ругал. Правда, я критиковал правление за некоторую медлительность и говорил это вполне искренне.
Агафонов. Тогда за чем же дело стало? Вам и карты в руки! Вам и руководить колхозом!
Рябинин. Так вот в чем дело! (Смотрит в глаза Агафонову.) А я считал вас, Василий Степанович, прямым человеком и не думал, что вы пойдете на поводу у сплетни. (Встает.)
Агафонов (не понимая). Это вы о чем?
Рябинин (прямо и резко). О том, что я не люблю кривить душой!
Агафонов. Ничего не понимаю.
Рябинин. Поверьте, если мне и приходилось вас критиковать, то я вовсе не собирался занять ваше место.
Агафонов. Товарищ Рябинин! Я первым делом коммунист. Тридцать лет я не просто состою в партии, а верой и правдой служу партии.
Рябинин. Я ведь не ставил под сомнение вашу партийность. Речь шла о некоторых недостатках в вашей работе, а вы, оказывается, обиделись.
Агафонов (укоризненно). Как вы можете так думать, Сергей Дмитриевич. Критика — это как хирургическая операция: больно, необходимо для здоровья… Я не об этом, честное партийное слово. Я с вами как с другом говорю. Скоро у нас отчетно-выборное собрание… Я все равно председателем не останусь. И я хотел, чтобы моим колхозом руководил такой человек, как вы. Я говорю — моим, потому что мне здесь дорога каждая пядь земли… каждое деревцо мне родное. Я ведь ночей недосыпал, все о колхозе думал. А люди! Какие у нас люди, Сергей Дмитриевич! При вас они могут горы своротить!
Рябинин. Люди у вас действительно замечательные, Василий Степанович. Но… (после паузы) я на ваше предложение согласиться не могу. У меня своя научная работа, которая имеет значение для всех колхозов. У каждого своя дорога…
Агафонов. А если партия прикажет?
Рябинин. Партия уже приказала, она помогает мне стать ученым.
Агафонов (хитро). Какой же это приказ, Сергей Дмитриевич? Это помощь. Не так ли?
Рябинин. Так.
Агафонов. Мы всем колхозом на защиту вашей диссертации приедем. Так сказать, грудью станем.
Рябинин. Вы всё шутите, Василий Степанович.
Агафонов. А что? С шуткой да прибауткой веселей живется, Сергей Дмитриевич. (И он ударил Рябинина по плечу, словно полководец, выигравший сражение.)
Входит 3оя. У нее в руках какая-то бумага.
Зоя. Подпишите счет для библиотеки, Василий Степанович.
Агафонов. Давай сюда!
Зоя передает бумагу.
Рябинин (смотрит на часы). Извините, я опаздываю в лабораторию. Не сердитесь на меня, Василий Степанович. (Уходит.)
Агафонов (провожает Рябинина глазами). Орел! Чистый орел! Первого сорта человек! А ты чего покраснела, егоза?
Зоя (смущенно). Я? Это вам показалось.
Агафонов (строго). Ну выкладывай, когда свадьба?
Зоя (совсем растерялась). Какая свадьба, Василий Степанович? Чья свадьба?
Агафонов. А ну, ты мне туману не напускай! Говори все как есть. (Ласково.) Зоя… Зоя… Все равно я тебя, как дочку, люблю.
Зоя (с волнением). И я вас, Василий Степанович, как отца родного…
Агафонов (взяв ее за плечи). Можешь ты один секрет, так сказать, в тайне сохранить?
Зоя. А вы разве в этом сомневаетесь?
Агафонов. Тогда слушай — и никому ни слова!
Зоя. Ни слова, Василий Степанович!
Агафонов. Так вот: Сергей Рябинин остается работать у нас в колхозе.
Зоя. Агрономом?
Агафонов. Нет, подымай выше. Председателем.
Зоя (удивленно). Как?
Агафонов. Да так, председателем колхоза… вместо Василия Агафонова. Что? Не рада?
Зоя. Что вы, Василий Степанович? Шутите?
Агафонов. Это дело не шуточное. Я с тобой серьезно говорю.
Зоя (категорически). Нет, не может этого быть!
Агафонов. Только, Зоя, пока никому ни-ни… Ну, кроме своих, конечно… (Многозначительно.) Редколлегии… можешь сказать об этом, кое-кому из актива. Только чтобы они до поры до времени держали язык за зубами. Понятно? (Подписывает бумагу и передает ее Зое.)
Зоя, взяв бумагу, ошеломленная, выбегает из комнаты.
(Провожает ее глазами и неожиданно откровенно, весело смеется.) Этот важный секрет уже сегодня вечером будет знать весь колхоз… Слухи ветром гонит… И это очень хорошо, Василий Агафонов, бывший председатель колхоза «Светлый путь».
3анавес
Комедия в трех действиях. Семи картинах
Медея — 18 лет.
Кик — переводчик.
Гуга, Гиго — бродяги
Бин Джераль — иностранный офицер.
Джо — его брат, офицер.
Гледис — его жена.
Бондо — грузчик, 20 лет.
Мариам — мать Медеи.
Попандопуло — миллионер.
Амвросий — его секретарь.
Поликарп — министр меньшевистского правительства.
Доктор.
Нотариус.
Человек с маузером.
Рабочие, красноармейцы, агенты разведки, иностранные солдаты, купцы, промышленник и, генерал, женщины.
Картина первая
Пустынный берег моря. Вдали виднеются похожие на пирамиды горы марганцевой руды. У самого берега сидят два босяка — Гуга и Гиго.
Гуга (мечтательно). Ах, если бы эти горы были не из марганца, а из свежевыпеченного хлеба!
Гиго. Что бы ты тогда сделал?
Гуга (проглотив слюну). Я? Я проделал бы в хлебе дырку, влез внутрь, наелся и заснул бы там. Как сладко спать в свежем, теплом хлебе…
Гиго (перебивая его). И во сне грызть хрустящую, поджаристую корку.
Гуга (продолжает). А потом я бы проснулся, поел и опять заснул. Так я бы и жил до самой смерти. И умер бы толстым и счастливым. (Пауза.) А что бы ты сделал, Гиго?
Гиго (проглотив слюну). Я? Я проделал бы в хлебе дырку, влез внутрь, наелся и заснул бы там. Потом я бы проснулся, поел и опять заснул. Так я бы и жил до самой смерти. Мне тоже хочется умереть толстым и счастливым. (Задумался и вздохнул.)
Гуга. Ты помнишь, Гиго, когда ты был сытым?
Гиго. Нет, Гуга, голодный не может помнить, был ли он когда-нибудь сытым.
Гуга. А я помню. Ох и нажрался я тогда как следует!
Гиго. Когда это было?
Гуга. В тысяча девятьсот тринадцатом году, когда я работал матросом у Аристида Попандопуло. На пароходе вспыхнула эпидемия холеры. Все боялись есть, а я… ничего… Я ел… И сожрал паек всей команды.
Гиго. А большая была команда?
Гуга. Нет, тридцать человек.
Гиго. Долго ел?
Гуга. Нет. С утра до вечера. Тогда у меня зубы были крепкие.
Гиго. Должно быть, долго спал потом?
Гуга. Нет, через семь дней очнулся в холерном бараке.
Гиго (мечтательно улыбаясь). Паек тридцати человек… и ты один всё съел… (Задумался.) А разве Попандопуло и раньше был таким богатым?
