Отобрали еще полсотни мужчин. Эвакуация будет происходить группами по пятьдесят, максимум сто человек. До сих пор вызывали только евреев. Альфонс прошептал, что скоро эстонцам придется поработать: сначала убьют евреев, а только потом нас. Немцы повели первую группу, в этот момент Альфонс сделал странное движение. Проходящий мимо повар споткнулся, охранники насторожились. Повар завывал и держался за ногу. Альфонсу приказали унести повара и чан с супом. Мне велели ему помочь. На кухне никого не было, но повар вдруг оказался лежащим на полу со свернутой шеей. Оставшийся снаружи охранник наблюдал за происходящим во дворе. Альфонс сделал мне знак. Через мгновение мы уже выпрыгнули из окна, тут же заскочили в соседнее и по лестнице взлетели на чердак, откуда выбрались на крышу.
У ворот царило оживление. Мы постарались стать как можно незаметнее. Это было несложно, мы были истощены до предела. Стоявший у дверей кухни охранник забегал туда-сюда, позвал на помощь других охранников, они, хлопая дверцами шкафов, перевернули всю кухню.
Альфонс еле слышно прошептал:
— Они скоро уйдут, поиск пропавших заключенных может вызвать переполох, а Верле приказал вести себя спокойно.
Альфонс был прав: охранники оставили кухню и тело повара и ушли. Я наблюдал за ними с крыши. Узнав знакомый профиль в проходящем мимо охраны человеке, я чуть было не сорвался с крыши, но вовремя успел взять себя в руки и напрячь мышцы.
— Ты когда-нибудь раньше видел здесь этого тодтовца? Охранником или кем-нибудь еще?
— Вон того? Не помню.
К женскому бараку повели группу заключенных, я узнал среди них лагерного парикмахера и портного. Возле охранников крутился тот человек, и я понял, что не ошибся. Я узнал его походку, она выделялась особой энергичностью.
Мы были слишком далеко, и я не мог рассмотреть выражения его лица, но был уверен, что мой кузен не так напуган, как остальные охранники, не говоря уже о заключенных. Его пульс частил скорее от воодушевления, чем от страха.
Голова была гордо поднята.
Он никогда не любил сражений.
Но такое, очевидно, было ему по душе.
1944 Ревель Генеральный округ Эстланд Рейхскомиссариат Остланд
Эдгар еще раз постучал в дверь гауптштурмфюрера СС Герца, на сей раз кулаком, стук разнесся по лестничной клетке. Эдгар прислушался. В доме было тихо, лишь на первом этаже раздавался собачий лай, больше ни звука. На Роозикрантси не осталось ни одного немца, двери армейского магазина были открыты, внутри зияла пустота, из госпиталя исчезли все пациенты. Эдгар достал из кармана самодельную, но оказавшуюся вполне пригодной отмычку и вскрыл замок. Квартира казалась нежилой, прислуги не было. В гостиной царил беспорядок, высохший фикус лежал среди осколков горшка, земля разлетелась по полу, ковер сбился, занавески были наполовину оборваны. Эдгар быстро заглянул в каждую комнату. Двери шкафов в кабинете были открыты, ящики пусты. В спальне все еще чувствовался аромат духов Юдит, в шкафу висели платья. Ящички туалетного столика были перевернуты. Пустые. Кухонные шкафы — пустые. Эдгар проверил окна: не считая мелких трещин, все они были целы, на комоде и подоконнике пыль, а вовсе не пепел от бомбардировок. Земля на полу — сухая, на подносе бокалы, из которых испарился напиток. На журнальном столике — апрельский номер Revaler Zeitung . В холодном шкафу стояла бутылка сока, которую Эдгар жадно открыл, присел и на мгновение задумался. Хаос в квартире не был связан с уходом немцев, он возник гораздо раньше. Если Юдит задержали, то вряд ли ей дали время собраться. Может быть, прислуга очистила дом после этого? Но почему тогда такой беспорядок, откуда такая спешка? Из столовой пропали все стулья. Похоже, здесь спешили даже больше, чем в других немецких домах. Произошла ссора? Из-за провала группы или из-за чего-то еще? Герц скрыл вину Юдит или отсрочил разоблачение, чтобы избежать огласки? У него тоже были неприятности? Или Юдит вместе с любовником уже на пути в Германию?
Когда Эдгар наконец добрался из Клооги до Талина, немцев в городе уже не было. На сердце заскребли кошки, но он не позволил отчаянию взять верх, не дал себе права сломаться, хотя и предполагал, что все корабли уже ушли. “Опель-блиц”, прибывший в лагерь накануне и доставивший группу специального назначения, состоящую из одних немцев, исчез сразу же, как только лагерь был ликвидирован. Эдгару тоже следовало бы тут же уехать, отправиться в ночь вместе с охранниками, не ждать разрешения сесть в грузовик, идущий в порт. Теперь поздно сожалеть. Все пропало. Медицинские склады и клиники разворованы, армейские сапожники и парикмахеры разбежались, от солдатского клуба осталась одна вывеска, от прачечной на улице Вене — лишь огромный бак в каменном полу. Над Длинным Германом развевался эстонский флаг. Эдгар остановился. Пробежавший мимо паренек рассказал, что адмирал Питка собирает людей, чтобы встать на защиту нового правительства Эстонии: “Капитан Тальпак тоже здесь! Все настоящие мужчины Эстонии берут в руки оружие! Мы не позволим русским снова захватить нас!”
Он опоздал, ему уже не попасть в Данциг. В порту он в этом убедился.
На раздумия времени не было. Он резко встал из-за стола, и голова у него закружилась, но лишь из-за голода и блевотины, которая пристала к сапогам еще в лагере. Эдгар заметил неприятный запах только сейчас. Намочив полотенце, он вытер сапоги и привел себя в порядок, даже не взглянув в зеркало. Он знал себя достаточно хорошо, чтобы сказать, что на его лице не было выражения испуга, как у других охранников, которые ехали с ним в одном грузовике. Случившаяся в пути поломка двигателя стала для многих поворотным моментом, они решили плюнуть на отъезд, на немецкую армию и ее приказы. Они решили идти домой, Эдгар же упрямо пробивался к порту. Из кранов в ванной комнате все еще шла вода, Эдгар быстро умылся, встряхнул головой, стараясь выветрить туман, вызванный недосыпанием, и вернулся в кабинет Герца. Ценных предметов не было, ни золота, ни столового серебра. От письменного набора на столе осталось лишь несколько чернильных пятен. Надо было действовать раньше, заставить Юдит рассказать, где что спрятано, где лежат важные бумаги, где золото и драгоценности, надо было очистить квартиру сразу же, как только банду задержали. Эдгар был наивен, словно ребенок. Он опоздал и тут. Но времени на переживания не было. Он принес из спальни наволочки и стал набивать их оставшимися на столе бумагами. На мгновение он задумался, а не специально ли они оставили их на столе и не поддельные ли эти документы и может ли быть так, что квартиру гауптштурмфюрера, служившего в СД, не проверяли и не зачищали или что сам он не взял с собой секретные материалы, после того как Юдит задержали. Эдгар не верил в беспечность немцев по отношению к бумагам, но теперь это уже не имело значения, документы, какими бы они ни были, могли оказаться ценным товаром, независимо от того, специально их здесь оставили или нет, а если содержимое окажется слишком скудным, Эдгар сфабрикует что-нибудь потяжелее. Для этого он на всякий случай взял с собой несколько пустых бланков, конвертов и листов бумаги, нашел даже несколько печатей. Подумав, он упаковал стоявшую на курительном столике пишущую машинку, несколько лент к ней, а также найденные в глубине стола неоткрытые бутылочки чернил. Среди отчетов на столе он обнаружил несколько знакомых бумаг, им самим с любовью составленных; их он сжег, бросив в огонь заодно документы на имя Эггерта Фюрста, повязку бауфюрера ОТ и разрешение на эвакуацию, которому еще недавно безмерно радовался, после чего закрыл дверцу печи правой рукой. Для начала он должен спрятать добычу — никуда не денешься, наволочки получились довольно тяжелыми, — а потом успеть обратно в Клоогу. Там он подберет в куче тряпья подходящий наряд и позволит большевикам освободить его — Эдгара Партса, свидетеля чудовищных преступлений, выжившего только благодаря действиям Красной Армии.
1944 Клоога Эстонская ССР, Советский Союз
Лагерь был пуст, немцев не осталось.
Мы спустились по крыше обратно на чердак. Там прятались существа, похожие на скелеты, с выражением застывшего ужаса на лице. Я попытался стащить одного из них вниз, мужчина стал кричать и сопротивляться, я не разобрал слов, не понял языка, на котором он говорил. Я повторял, что немцы ушли. Складывал немецкие слова: кайне дойче, кайне дойче, кайн мер [15] . И хотя я совсем не знал немецкого и вовсе не хотел на нем говорить, но попытался объяснить, что фрицы ушли. Он меня не понял. Его крик был полон животного страха, в нем не было ничего человеческого. В них во всех было что-то угрожающее, и я не решался повернуться к ним спиной. Альфонс стал осторожно задом отступать к двери. Я последовал его примеру, и, выйдя на лестницу, мы со всех ног бросились вниз.
Ворота лагеря были открыты. Нигде никого не было. Мы ринулись вперед. Я был так слаб, что бегом мои движения можно было назвать лишь с большим трудом. С чердака никто за нами не последовал.
