1965 Таллин Эстонская ССР, Советский Союз
До ушей Эвелин, сидевший в гостиной, донесся голос Рейна. Она попыталась расслышать, что он сказал, но громко работающее радио и проигрыватель, включенный по случаю их прихода, заглушали все слова. Это был дом, в котором часто бывал Рейн, но он никогда не рассказывал, почему и с кем он здесь встречается. Это был дом, куда Рейн никогда прежде ее не приводил. Эвелин волновалась, и поэтому неподвижно сидела на одном месте, хотя она была одна и никто не смотрел, чем она в гостиной занимается, как сидит и как выглядит. На низком столике стояла хрустальная ваза с печеньем, напольные часы тикали, обозначая боем каждую четверть, маятник качался, занавески шуршали на сквозняке, прокисшие сливки свернулись в кофе, и Эвелин не знала, куда бы его вылить. Может, Рейн просто оберегает ее и поэтому ничего толком не рассказывает. Или хочет поиграть в таинственного героя, изобразить важную персону, или просто пока еще не доверяет ей на все сто. А может, он взял ее с собой, чтобы утешить, чтобы она не чувствовала себя одинокой. Все однокурсники Эвелин уехали в Тарту, как только туда перевели финансовый факультет. Эвелин уезжать не хотела, ведь Рейн оставался в Таллине. Недолго думая, Эвелин попросила перевести ее на другую специальность. Она не станет директором банка, как предполагалось, а станет инженером. Советскому Союзу нужны инженеры, они основа общества. Эвелин жалела, что оказалась совсем не готова к такому бессмысленному сидению. Она могла бы взять с собой конспекты лекций или навевающую сон книгу Саареперы “Принципы составления объяснительной записки к годовому и квартальному отчетам промышленного предприятия”. Теперь же ей не оставалось ничего другого, кроме как жевать предложенные изюм и печенье.
Еще на первом курсе Эвелин пару раз заходила в кафе “Москва” и уже тогда обратила внимание на Рейна и вьющуюся вокруг него компанию. Рейна невозможно было не заметить. Как и девушек вокруг него. Эвелин никогда бы не поверила, что Рейн может заинтересоваться ею, деревенской девушкой, у которой в гардеробе всего два свитера, одна юбка и одно платье и которая ничего не знает о тех вещах, о которых все знает Рейн и сидящие вокруг него девушки, меняющие платья, рубашки и брюки каждый день. Брюки! Мама обещала, что на вырученные от следующих телят деньги купит Эвелин новое платье, но до этого еще далеко. Она и представить себе не могла, что студенческая жизнь окажется такой сложной, если в шкафу у тебя всего одно платье. В гимназии все было проще: пришил воротничок, отпарил платье, и готово. Пожалуй, никто другой так не тосковал по школьной форме.
Эвелин хотелось пить, но она не осмеливалась выйти из гостиной. Остывший кофе так и стоял на столе, когда мужчины наконец вернулись. В убранстве комнаты чувствовалась женская рука, однако в доме не было никого, кроме открывшего им дверь человека в очках. Кто знает, может, Рейн заходит сюда, только когда его знакомый остается один. По модному интерьеру было заметно, что у хозяина квартиры хорошие связи, на книжных полках стояли книги, которые можно получить только из-под прилавка или напрямую из типографии. Эвелин любовалась высокими, до самого потолка, книжными полками и мечтала, что когда-нибудь в их доме тоже будут такие, в ее с Рейном доме. В баре стоял бы коньяк для гостей, в шкафу лежало бы аккуратно сложенное белье. Она бы протирала двери шкафа каждый день, чтобы на поверхности не было ни пятнышка, двери блестели бы, зрительно увеличивая пространство комнаты. Каждое утро они с Рейном пили бы кофе, после того как она сложит диван-кровать, поставит диванные подушки на место и уберет одеяла в шкаф. Для гостей варили бы настоящий кофе, без каких-либо примесей. На подоконнике за шторами стояли бы кактусы. Рейн предложит послушать на магнитофоне запись его друга, который играет на электрогитаре, и пока крутятся бобины, притянет ее на диване поближе к себе. И наконец-то у них будут свои простыни.
Рейн долго не соглашался брать ее с собой в этот таинственный дом, и Эвелин даже стала подозревать, нет ли у него другой девушки. Обвинение сорвалось с ее губ как бы само собой. Все эти разодетые девицы, проводящие вечера в кафе “Москва”, не давали ей покоя, в особенности студентка искусствоведческого отделения с белыми бедрами, которая делила с Эвелин и еще двумя девушками комнату в общежитии. Каждый раз, когда Эвелин тайно приводила Рейна в комнату, она была уже в кровати и как бы случайно выставляла напоказ из-под одеяла то голое бедро, то грудь, то голень. Глаза Рейна так и прилипали к этому бедру или округлой груди, сияющей в темноте словно луна, а девушка поворачивалась, якобы во сне, и рука ее еще больше приподнимала грудь, которая, казалось, жаждет прикосновения жарких губ. Поэтому Эвелин не хотела приводить Рейна в общежитие, полное девушек, снующих по коридорам в нижних юбках и хихикающих на кухне в ночных сорочках, и где соседка всегда укладывалась в постель в ожидании Рейна. Эвелин согласилась привести его только после долгих уговоров и напоминаний. Она тогда пожарила на кухне большую сковороду картошки, не жалея собранного в кружку жира для жарки, а Рейн в это время развлекал на вахте дежурную, которая делала для него исключение и забывала о правиле: никаких мужчин в женском общежитии после десяти часов. О том, чтобы пойти в мужское общежитие, не могло быть и речи, Эвелин не желала видеть стены, украшенные насаженными на булавки клопами. А потом, это будет еще более неловко… все эти парни… Да и Рейн никогда ее туда не приглашал.
В дом к мужчине в очках они пришли через заднюю дверь. До этого долго плутали обходными дорогами и тропинками между многоэтажными домами, потом вышли на большой проспект, с которого Рейн вдруг нырнул в кусты и потащил ее за собой, — так они оказались на заднем дворе частного дома. Там Рейн вынул несколько веточек из ее волос и пригладил ее взъерошенную прическу. Чулки, к счастью, остались целы, и Эвелин вздохнула с облегчением. Рейн громко постучал в серую дверь, и, пока они ждали, Эвелин наблюдала за соседкой. Женщина несла тяжелые ведра с водой, сохнущие на веревке марлевые подгузники у нее за спиной развевались на ветру, словно саван. Опрокинув ведра в лохань, она отправилась в обратный путь. Кто-то точил вдалеке косу. Эвелин вспомнила девушку, которую выгнали из общежития, а соседка с белыми бедрами сказала, что такие оплошности случаются только с идиотками. Эвелин не хотела быть идиоткой, опорочить себя, испортить себе жизнь, хотя Рейн и сказал, что так нельзя испортить жизнь. Можно, Эвелин это прекрасно знала, и это заставляло ее волноваться при каждой встрече, ведь она никогда не сможет объяснить родителям, почему бросила учиться. Разрешение на выращивание телят гарантировало дополнительные деньги на учебу помимо стипендии, но это означало, что после работы в колхозе мать еще и ухаживает за телятами. Она работала не разгибая спины, чтобы дочь могла учиться, а Рейн все время вовлекал Эвелин в такие ситуации, которые могли навредить учебе, клал руки туда, куда не следует. Каждый раз, когда Рейн оставался в общежитии и устраивался рядом с Эвелин, его рука тянулась к ее груди и животу, а Эвелин плотно сжимала веки, выбрасывала из головы картинку с грудью соседки и убирала руку Рейна в сторону, не позволяя ей вернуться обратно. Она старалась не думать о том, что Рейн может обидеться, а думала о летней сессии, беспокоилась за себя и за Рейна, который вряд ли сдаст экзамены в этом году. Рейн совсем забросил учебу, у него были другие дела, поважнее.
Голос Рейна раздавался уже совсем близко. Они смеялись, как смеются мужчины, которые после долгих споров пришли к одному общему решению. В этом смехе чувствовалось облегчение, он был слишком громким, чтобы быть беспечным. Именно так обычно смеется Рейн. Под этот смех Эвелин и ее друг двинулись обратно к двери, а оттуда через двор назад в большой мир. Рейн снял с себя куртку, укутал ноги Эвелин, чтобы чулки не порвались, и вынес ее сквозь кусты на дорогу. Уже на остановке Эвелин заметила в руках у Рейна холщовую сумку.
— Он тебе что-то дал?
— Книги, — ответил Рейн.
— Какие книги?
— Ты все равно не сможешь их прочитать.
Больше Эвелин не спрашивала, знала, что Рейн не любит зануд. Рейн был в хорошем настроении, слегка касался ее ключицы и шептал в ухо:
— Вот видишь, ничего ужасного не произошло.
Губы Рейна были так близко к ее губам, что она почти почувствовала поцелуй и отступила назад.
— Все смотрят.
— Ну и что?
Она отвела взгляд, губы Рейна коснулись мочки, дыхание наполнило ухо, и оно превратилось в морскую раковину — точно такую же она хранила дома в память об их совместной поездке автостопом на Кавказ. Эвелин высвободила пространство вокруг себя, слегка отодвинув Рейна.
Несмотря на веселость, Рейн волновался, его ладони были горячее, чем потный автобус, в который они сели. Но возбуждение его не было вызвано юбкой Эвелин, хотя она укоротила ее чуть больше, чем полагалось. Эвелин прижалась спиной к Рейну, опасаясь случайных приставал. Таких в переполненном автобусе всегда было более чем достаточно.
