убогости… Но неожиданно великолепная упряжка остановилась вместе с сопровождавшими ее всадниками, и Алтерка услышал, как иноверец откуда-то сверху сказал, обращаясь к нему:
— Паныч! Ведь эта карета — для вас…
Алтерка выглянул из воротника — это была долгожданная «эстафета»! Тот самый верховой иноверец, которого владелец постоялого двора вчера отправил с письмом для реб Йегошуа Цейтлина, теперь ехал позади кареты и узнал гостя.
С большим почетом Алтерку пересадили в роскошную карету. Его багаж переносили так осторожно, словно тот был стеклянным. С торжественными звуками трубы карета развернулась: «Тру-ту-ту! Знайте, Алтерка едет в Устье!»
Обиженный Алтерка вдруг почувствовал себя праведником Мордехаем из книги Эстер, после того, как тот постился, посыпая голову пеплом, а потом снял с себя рубище… В первый момент Алтерка просто не знал, что делать со столь неожиданно обрушившимся на него величием: как держать голову, какую мину изобразить на лице. Но он быстро нашелся. Полузакрыв глаза и надув губы, он словно только и ждал возможности показать лакею и кучеру свое прирожденное барство.
Через час роскошная карета свернула с главной дороги и, сопровождаемая ревом трубы, поехала по аллее, обсаженной с обеих сторон белоствольными березами со светло-зелеными, как это бывает в начале лета, листьями. Чем дальше она ехала по этому живому коридору, тем веселее и зеленее становились окрестности. Поля были обработаны, хатенки крестьян выглядели почище и поновее, с соломенными крышами толщиной в аршин.
— Чье это?.. — по-барски равнодушно спросил Алтерка, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Все это принадлежит пану Йоше Цейтлину! — коротко и почтительно отбарабанил лакей.
Намного разговорчивее оказался кучер с павлиньими перьями на колпаке. Указывая рукоятью кнута то направо, то налево, он поминутно давал «панычу» разъяснения, что, мол, этот ячмень на посев пан Йоша выписал из «Англики». Лучший ячмень во всей Белоруссии. А вон та гречиха — всем гречихам гречиха! Пан Йоша получил за нее благодарственное письмо из самого Петербурга. А здесь, в этих хатках у самого Сожа, живут крепостные рыбаки пана Йоши. Эти хатки сделаны так, чтобы во время наводнений их легко можно было разобрать и перевезти подальше от берега. Там, на холмах, — ветряная мельница пана Йоши. Самая большая мельница во всей округе. До двух сотен мешков муки можно на ней намолоть за день. Конечно, когда Бог дает достаточно воды для запруды…
Довольно долго Алтерка с любопытством слушал грубоватую мужицкую болтовню кучера, хваставшегося великим богатством и преуспеянием «своего» пана. И действительно, такого выхоленного хозяйства Алтерке не приходилось видеть даже на Украине. А ведь там земля жирнее, а солнце — жарче. Ни один арендатор на свете не делает таких вещей для своего помещика. Такое может сделать только опытный и образованный землевладелец для себя самого. Да, покойный дедушка реб Нота не раз рассказывал, что реб Йегошуа Цейтлин, может быть, единственный еврей во всей России, владеющий девятью сотнями крепостных душ со всей сопутствующей недвижимостью. Граф Мордвинов уступил ему все это за хорошие деньги еще во время Екатерины. С разрешения императрицы, конечно… Но какой может быть интерес у такого богатого еврея якшаться с грубыми мужиками и заниматься земледелием? Выписывать ячмень из «Англики», «бульбу» — из Германии, строить рыбачьи домики, которые можно, когда надо, разобрать?.. Какой странный еврей! И в то же самое время, как рассказывают, он держит у себя целую «академию» с еврейскими учеными: синагога, большая библиотека, кунсткамера с редкими и удивительными вещами… Это он уже подражает Петру Великому… Тот в свое время основал такую кунсткамеру в Петербурге. И «пану Йоше» тоже захотелось…
И вдруг Алтерке надоело ломать голову из-за таких вещей. Зачем ему-то самому все эти крепостные и ученые? Он едет только передать пачку исписанных бумажек в библиотеку этого еврея… Этот кучер с павлиньими перьями на мужицкой шапке чересчур уж разговорчив. Указывает на все вокруг рукояткой кнута, тыкает, будто мы ровня… Алтерка Ноткин был уверен, что, не встреть этот «хам» его по дороге сидящим в такой обшарпанной бричке, он не был бы так нахален. С «Йошей», со своим паном, он, наверное, разговаривает иначе…
По-барски нахмурив свои желтоватые брови, Алтерка неожиданно прервал поток красноречия кучера:
— Будет! Забери от моей физиономии эту палку!.. Знаю! Я уже все знаю…
Пожилой кучер сразу же замолчал. Он почесал пятерней лохматый затылок и вдруг хлестнул кнутом добрых коней и резко крикнул им:
— Эй, эй! Каб вас воуки!.. [195]
Глава двадцать пятая
Еврейский помещик
1
После доброго часа езды по длинному коридору, образованному разросшимися березами, показалась каменная ограда, а в ней — ворота со старинным орнаментом, поверх которого была прикреплена искусно сплетенная из свежих полевых цветов надпись: «Борух габо». [196] По обеим сторонам ворот росли два высоких тополя. Своими зелеными, похожими на веретена кронами они вонзались в вечернее небо. А сплетенное из цветов еврейское приветствие, висевшее между ними, выглядело так, словно упало с неба да так и осталось висеть над створками ворот.
— Кто это имеется в виду? — не поверил своим глазам Алтерка.
На этот раз разговорчивый кучер промолчал. Наверное, боялся богатого молодого «паныча». Однако хладнокровный лакей в ливрее вежливо ответил:
— Вы, барин, имеетесь в виду! Синагогальный служка — мастер на все руки. Он это сплел…
Сопровождавший карету всадник протрубил. Ворота широко распахнулись, карета въехала и сразу же остановилась. Красочная группка крестьян выросла рядом с ней. Один вышел вперед. Это был широкоплечий мужик с расчесанной русской бородой, в плюшевом жилете с костяными пуговицами и в вышитой рубашке с воротником, надетой навыпуск поверх широких шаровар, и в красных сапогах с высокими голенищами. Судя по всему, этот мужик был приказчиком в большом хозяйстве. Сопровождаемый двумя бабами, он приблизился к гостю, сидевшему в карете. Одна баба была молодая, а другая — постарше, в кокошниках на гладко зачесанных волосах, в вышитых блузках и в белорусских платьях в полоску. Видимо, мать и дочь. Все трое низко поклонились, и бородатый иноверец подал гостю хлеб и соль на деревянном расписном блюде, покрытом вышитым полотенцем.
— Хлеб-соль! Милости просим! — поприветствовал его иноверец с чисто фоняцким выговором и дружелюбно развел руками. Бабы, стоявшие по обе стороны от него, поклонились.
Алтерка взял блюдо с таким выражением лица, будто он важный барин, уже привыкший, что его везде так встречают… Кстати, бросив мимолетный взгляд на молодую иноверку, он сразу заметил, что она настоящая деревенская красавица, кровь с молоком, а большие глаза, скромно прикрытые длинными ресницами, озорно искрятся.
