старики заметили, что молодой гость измучен и хочет спать. Алтерку проводили до его комнаты в верхнем этаже и пожелали доброй ночи.
Утром, после глубокого сна в комнате с открытым окном, Алтерка пробудился свежий и бодрый. Покрытая росой и освещенная лучами утреннего солнца зелень, которая была видна через окно, и разбросанное постельное белье сразу же вызвали в нем какую-то страстную веселость. Он едва не расцеловал свою подушку. Вскочив и накинув халат, Алтерка высунул голову из окна, и ему открылся чудесный вид. Красивый сад, который он уже видел вчера во дворе, разросся здесь, позади зданий, в старый ухоженный парк с тополями по углам, с кустами и фруктовыми деревьями посредине и с засаженными цветами горками вокруг фонтана в форме медной птицы… В глубине парка пряталось еще множество зданий побольше и поменьше, с плоскими крышами и башенками: стойла, склады и домики для крепостных. Зеленые и красные жестяные и кирпичные крыши были отделены от основного парка дымчато-голубой стеной цветущей сирени. Садовники в фартуках ухаживали за клумбами. Все здесь было с толком и к месту, как в настоящем помещичьем «дворе».
Теперь, при ярком дневном свете, Алтерка лучше разглядел свою комнату. У мебели были поверхности из махагона и бронзовые наугольники. На полу лежали бухарские ковры. А по углам стояли красивые столики с позолоченными светильниками с цветными восковыми свечами и с бронзовыми щипцами для снятия нагара. Именно так должен жить помещик, владеющий девятьюстами душами крепостных… Но что за удовольствие залезать в такую глухомань, в такую даль от Петербурга, вместе со старыми евреями в бекешах? Алтерка на месте Цейтлина устроился бы получше…
Над кроватью он заметил длинный шелковый шнур с красной кистью и, догадавшись, что это звонок, потянул его. Через минуту на лестнице послышались мягкие шаги, и Прокоп, который вчера вручил Алтерке хлеб да соль, вошел и поклонился, сказав по-домашнему:
— Доброго утречка!
Свои красные сапоги с высокими голенищами он куда-то подевал, как и московское произношение. Теперь, чтобы не нарушать утреннего покоя в доме, он был обут в короткие валенки. Говорил же на простом мужицком языке, как привык.
Вслед за ним в дверях показалась вчерашняя красивая молодая крестьянка. Теперь она была без кокошника, а в деревенским платке, прикрывавшем волосы. Это делало ее еще обаятельнее. Девушка держала обеими руками большой кувшин с холодной водой и, поклонившись, растерянно оглянулась, ища, куда бы его поставить.
— Здесь, Марфушка! — указал ей Прокоп на украшенную серебром кружку для омовения рук, стоявшую в расписной миске. — Лей!
Марфушка выполнила его распоряжение. По изгибу ее полного бедра петербургский бонвиван сразу же представил, как прекрасно ее крепкое тело под простым платьицем. Свежие щеки и серые напуганные глаза под цветастым головным платком еще больше подчеркивали красоту девушки, давая однозначно понять, что он вчера не ошибся…
— Твоя родственница? — якобы снисходительно спросил Прокопа Алтерка.
— Як же, панычу? Дочка!.. — вежливо ответил Прокоп, но было заметно, что особого воодушевления он при этом не испытывал, потому что сразу же придал лицу строгое выражение и накричал на Марфушку: — Чего стоишь? Неси сюда молоко с сухарями! Да мед не забудь!..
Марфушка поспешно вышла, а Прокоп остался помочь гостю умыться. Алтерка скинул халат, намылился и стал умываться под струей из кружки. Прокоп стоял рядом, готовый вытереть его махровым полотенцем. Он принял влажную голову гостя, как драгоценный камень, и с дружелюбными восклицаниями:
— Ой, панычу!… Еще немножко! Вот здесь! Дай вам Бог здоровья…
Теперь Алтерке надо было бы молчать на манер настоящего барина. Отвечать Прокопу неохотно и невнятно, поджав губы. Но что мог поделать Алтерка, если деревенская красавица так его проняла? Поэтому он был разговорчив и даже развязен. Принялся сыпать двусмысленными похвалами в адрес статности и свежести Марфушки. Нет, таких девиц в Петербурге не увидишь…
— Такую ее нам Бог подарил, — спокойно отвечал Прокоп. — Такая же крестьянка, как и все…
Он отчеканил это как-то суховато, по-солдатски, и сразу же замолчал, словно намекая, что высокопоставленным петербургским гостям никак не подобает восхищаться такими простыми крестьянскими девками.
Но Алтерка все не мог успокоиться. Увидав, что открыто говорить с мужиком о его дочери не получится, он попытался подойти к Прокопу с другой стороны:
— Ну, а ты сам доволен здесь? У еврейского помещика?..
— Очинно доволен! — повеселел Прокоп. — Дай Бог, чтобы у всех крестьян были паны не хуже, чем у нас. Наш пан Йоша, дай ему Бог здоровья, никогда не поднимет руку на крепостного. Не то что другие помещики. У него даже «палача» нет. Мы все сыты. У каждого есть кожух и лапти. Приказчики, хвала Тебе, Боже, даже ходят в сапогах…
— A y других не так?
— Худы ж там! — Прокоп покачал головой над мокрыми волосами Алтерки. — Дай-ка мне, паныч! Я мастер расчесывать волосы. Еще мой отец был «паниматером» у графов Мордвиновых. Стриг и завивал им бороды. От него-то я и научился этой работе. Пан Йоша тоже на меня полагается. Я ему подстригаю волосы на голове. Бороды не трогаю. И пейсов тоже. Закон — это закон! У каждого народа — свой… Так я, значит, вместе со всеми крепостными перешел от Мордвиновых к пану Йоше. Это не то что прежде… Тогда было хуже… А теперь нам лучше стало! Другие помещики, чем больше у них крепостных, тем реже их можно в глаза увидеть. Сидят себе в белокаменной Москве или в Петербурге и транжирят деньги. В картишки играют. Управлять имениями оставляют приказчиков, которые обворовывают их направо и налево. Кражи покрывают за счет крестьян. Семь шкур сдирают с бедного народа и отправляют добытое в стольный город, лишь бы помещики не вмешивались… Но пан Йоша совсем другой. Старого замеса. Настоящий пан! Солнце еще не взошло, а он уже на ногах. Сюда заглянет. Там слово скажет. В конюшню ему зайти не зазорно, и со жнецами он здоровается. И Бога не забывает. В девять утра уже в синагоге с другими… К слову сказать, паныч! В девять часов они ждут тебя сегодня в синагоге, Богу молиться… Пан Йоша велел это тебе сказать…
Алтерка поморщился, изобразив на лице кислую мину. Только теперь он сообразил, что, несмотря на все внешнее барство, находится в богобоязненном еврейском доме и что ему придется здесь молиться вместе с Борухом Шиком, бывшим своим учителем Мендлом Сатановером и синагогальным служкой… Но ничего не поделаешь! Раз влип, то влип. Долго этого он все равно не выдержит. Разве что дочка Прокопа позволит себя погладить…
Марфушка, опустив
