я очень хорошо знаю, но все-таки я достигну своей цели и сделаюсь медиком, если... если — мне только позволено будет эти семь лет служить за вас, как наш праотец Иаков семь лет служил из-за Рахили.
Молодая девушка, выросшая в сельской глуши, только теперь поняла, что собственно выгнало этого человека из деревни. Простая девушка, воспитанная природой, не знакомая с вопросами и жеманством, предписываемыми романами, и искренно преданная молодому человеку, она, не краснея согласилась на предложение домашнего учителя.
— Но, — сказала она после продолжительного молчания, — но как вам пришло в голову при ваших летах начать заниматься предметами, изучение которых требует так много времени?
— Разумеется, для меня было бы лучше, если б меня с детства посвятили изучению какой-нибудь практической науки; но в это время у нас, в особенности в нашем классе, редко кто думал о том, чтобы дать детям подобное воспитание. Своих школ мы не имели, а посылать детей в чужие училища, где невозможно обучать детей ни еврейскому языку, ни священному писанию, этого еврей, дорожащий религиозным воспитанием своих детей, не решится сделать; потому мы и должны поступать в хедер, который оставляем слишком поздно для того, чтобы начинать изучение какой-либо науки. Тем не менее такие случаи, когда люди уже не первой молодости садились на школьную скамью и начинали с азбуки, вовсе не так редки; и я знал одного еврейского ученого доктора Б., который, женившись очень рано и будучи уже отцом двоих детей, оставил семейство на попечение родителей жены своей, а сам отправился в Л., и посвятил себя медицине.
— Но вы ведь знаете, — начала опять Фрейделе, — что отец мой, как бы он ни был беден, никогда не согласится ни на то, чтоб я еще семь лет сидела в девушках, ни на то, чтобы я вышла замуж за человека, который, подобно вам, таким смелым прыжком вырвался из того круга, в котором он жил, и подвергся такому поразительному превращению.
— Я это вижу, — сказал учитель, — но я решительно не знаю, что же мне остается делать? Скажите вы мне, что могу я начать с моими немногими теоретическими познаниями и теми ничтожными сбережениями, которые доставила мне моя учительская деятельность?
В эту минуту к окну подъехала длинная крестьянская телега; Фрейделе взглянула в окно и с криком изумления бросилась к двери; испуганный Реб-Гершель последовал за нею, — и что же он видит? Из телеги вылезает все семейство арендатора; на всех лицах были написаны горе и печаль. Прогнанный из своего дома и своего двора, арендатор, как нищий, приехал со всем своим семейством искать убежища в доме брата.
С удалением Фрейделе из родительского дома, исчезла последняя опора. Посетители стали реже являться в кабаке, слуги были недовольны, помещик сделался еще более настойчивым и жестоким в своих требованиях; кроме того, он стал отпускать работавшим на его полях крестьянам водку прямо из завода. Все это губительно действовало на положение бедного арендатора; доходы его все уменьшались, а долг помещику все увеличивался, и уплатить его он не был в состоянии. На бедного арендатора обрушились теперь всякие оскорбления и обиды, которые сделали невыносимым и без того печальное пребывание его в деревне. Скотину его сгоняли с лугов; часто даже нарочно загоняли ее в чужие поля, чтобы задержать ее и не выдавать без выкупа. Забор его огорода ночью неоднократно разрушали и свиньи разрывали гряды; словом, одна обида следовала за другою; когда же арендатор вздумал жаловаться во «дворе», то вместо удовлетворения, ему отвечали бранью и насмешкой...
Все эти мелкие преследования арендатор переносил с обычною еврейскою покорностью судьбе; к тому же для него и не было другого выхода, потому что отказаться от аренды, или потерять ее — значило лишиться последнего куска хлеба. Другого занятия у него никакого не было, и поэтому он терпеливо переносил свою горькую участь. Когда же наконец всесильный помещик неотступно стал требовать арендной платы, которую арендатор не был в состоянии внести своевременно, то он и выгнал его со всем семейством на улицу, запер корчму и конфисковал все находившееся в ней имущество арендатора.
Хотя некоторые крестьяне и сочувствовали несчастному арендатору в его горе, но они не были в состоянии помочь ему, и все что они могли сделать — это предоставить в его распоряжение одну из лучших своих телег, на которой он с своим семейством мог бы доехать до ближайшего города, где он надеялся найти некоторую помощь.
Таким образом все семейство арендатора — учитель и дети соседнего арендатора уже прежде оставили его корчму — в глубоком горе и страшной нищете, без средств к удовлетворению самых необходимых потребностей, прибыло в этот дом, где дочь его нашла убежище у своего дяди, тоже не особенно богатого. С горькими слезами на глазах выслушали все присутствующие рассказ Реб-Иохенена о его несчастье. Только один Реб-Гершель не плакал.
Первую ночь несчастное семейство провело на соломе в маленькой, тесной комнатке, отведенной ему хозяином дома. На следующее утро Реб-Гершель посетил странников. — В руках у него был пакет.
— Вот мои сбережения, сказал он арендатору, подавая ему пакет, тут без малого 200 рублей. — Вам этого будет достаточно, чтобы расплатиться с помещиком и выкупить задержанное имущество. Возьмите эти деньги, вам они более нужны, чем мне, а я подожду пока вы в состоянии будете возвратить мне их.
Таким образом этот благородный человека отдал свои последние, с трудом заработанные деньги, и вместе с тем должен был отказаться от надежды на улучшение своей судьбы, и даже от предмета своей тихой и скромной любви, для блага которого он, не задумываясь, пожертвовал всем, что ему при самой скромной жизни в продолжении многих лет удалось собрать копейками и грошами.
Радость и изумление арендатора были безграничны; с слезами на-глазах благодарил и благословлял он молодого человека, обещаясь ему аккуратно возвратить деньги при первой возможности. Все семейство ликовало при виде неожиданной помощи, а Фрейделе трепетала от радости и волнения, когда благодарила благодетеля своих родителей.
Но явилось новое затруднение. Употребить на выкуп движимого имущества, задержанного помещиком, все имеющиеся наличные деньги, значило лишиться возможности нанять другую корчму; возвратиться же обратно к прежнему помещику нельзя было из-за Фрейделе. За этими сомнениями и соображениями прошло несколько дней, в продолжении которых совершилось благоприятное для семейства арендатора событие.
Помещик, который, к несчастью арендаторского семейства, обратил свое внимание на Фрейделе, не знал меры и границы в своих прихотях, удовлетворял
