вечером, когда всякая работа приостанавливается, когда заботы насильно изгоняются на двадцать четыре часа, когда стол накрывается чистой, белой скатертью и мрачная комната освещается множеством свечей, — тогда и в этой обители несчастья раздаются песни радости и веселый смех, точно заботы никогда и небывало, точно будущее этих людей совершенно обеспечено!
Неподалеку от этой пары занимает угол мать с сыном. С первого взгляда на эту высокую, стройную фигуру, на это нежное, бледное, задумчивое лице, с темными и влажными глазами, можно угадать, несмотря на внешнюю бедную обстановку, что эта женщина родилась совсем при других условиях и брошена сюда несчастной случайностью. Если есть аристократы между бедными, то эта женщина должна быть княгиней, а ребенок её принцем чистой крови. Но бедняки не признают привилегий и знатности, и эта женщина подвергается злым насмешкам за неуместную гордость, за сдержанность в обхождении с другими, за постоянную молчаливость, а мальчика преследуют за то, что он ходит в училище, а не в хедер, носит свои книги с сознанием собственного достоинства, точно сын знатных людей, держит себя чисто и не водится с другими оборванными мальчиками.
Дочь богатых родителей, она рано была оставлена сиротою. Чужие люди взяли под свое попечение девушку и все её имущество. Скоро из её имущества почти ничего не осталось, а девушка досталась человеку, который не умел ценить ее, обходился с нею грубо и жестоко и наконец оставил ее. Бедной женщине осталось одно утешение — ребенок, которого жестокий отец охотно оставил на её руках. Друзья и знакомые отступились от неё, все двери закрылись пред несчастною, которая нигде не находила, да нигде и не искала помощи. С мужеством она снизошла из прежнего своего благосостояния в бездну нищеты; ни одной жалобы, ни одной слезинки. Одна знакомая женщина, которую она прежде облагодетельствовала, доставляет ей теперь работу. Она живет только своей иглой и живет только для своего сына. Природа богато одарила ребенка, как будто желая этим вознаградить ее за несправедливость судьбы. На этом ребенке сосредоточены вся любовь, все заботы, вся почти безумная нежность матери. До поздней ночи сидит она у его кровати, и утром с улыбкой и поцелуем на устах ждет его пробуждения. Лучший кусок, приобретенный, быть может, ценою бессонной ночи, она отдает ему; она сама провожает его в училище, и сама приходит за ним. С болезненною заботливостью следит она за каждым шагом ребенка. — Вспомнит ли он когда-нибудь её любовь, заботы матери своей, её бессонные ночи, её горестные дни и печальные годы, и будет ли он также заботиться о её старости, как она теперь о его юности? Несчастье родителей, что дети легко забывают свое детство. Скоро вырастет этот ребенок, вырвется из объятий матери, бросится в водоворот жизни, оставляя дома безутешную одинокую мать, с трепетом ждущую весточки от любимого сына, а письма его становятся все короче, все холоднее и все реже, — потому что время и пространство ослабляют всякое чувство; — только не чувство матери!
Светлый, подметенный уголок, чистая кровать, вычищенный белый стол ярко выступают в этой грязной комнате, как зеленый луг между грязными лужами. Все, что принадлежит этой женщине, не смотря на крайнюю бедность, — чисто, бело, все носит на себе отпечаток заботливой хозяйки. Эта бедная женщина, воспитанная в богатом доме, совершенно чужда этой среде; ее здесь не любят, как не любят в высших сферах выдающегося выскочку. Бедняки тоже не охотно видят между собою людей, которые, находясь с ними на одной ступени, превосходят их чем-нибудь.
Третье семейство, разделяющее эту тесную обитель, составляют муж-отшельник с женою и двумя детьми. Им-то, собственно, и принадлежит этот домик; он достался им в наследство от родителей, и никакая крайность не заставила бы их продать этот дом. Из пиэтического уважения к памяти предков, еврей дорожит наследственным имуществом больше, чем благоприобретенным, и при самых трудных обстоятельствах он не легко решается отчуждать наследство. В особенности это замечается между бедными, которые тем более привязаны к имуществу, перешедшему к ним по наследству, что они имеют мало надежд приобрести собственными средствами такое же имущество. Одни берегут свой дом как резервный фонд на случай бракосочетания дочери, другие на случай болезни и старости; третьи, которых Бог не благословил потомством, желают оставить его какому-нибудь религиозному братству, чтобы набожные люди после их смерти молились за их души, говорили «кадиш» и читали «мишнаис».
Это семейство занимает мало места. Муж с давних пор спит в школе, чтобы быть всегда под рукой, если ночью позовут его к покойнику или к больному, ищущему в молитве последнее спасение. Жена спит с своим старшим ребенком в одной постели; младший спит в корзинке, прикрепленной к потолку. Ребенок болен, желт и распух. Недостаток пищи, сырость, спертый и тяжелый воздух рано разрушили здоровье маленького создания. Мать сидит возле корзинки, колышет ее. По её желтому, иссохшему и морщинистому лицу, по её костлявым рукам и бледным губам, шепчущим молитву, ее можно скорее принять за бабушку, чем за мать этого ребенка. Ей тридцать тяжелых, трудных лет. Для бедных время не имеет тех легких крылышек, которыми оно на лету убаюкивает богатых и знатных; для них оно идет пЬшком, тяжело ступая и разрушая все на своем ходу; год, который для богатых имеет только одну весну, для бедных превращается в десятилетие, полное мучений, забот, трудов и лишений, и в то время, как счастливцы мира сего жалуются на скоротечность времени, бедняк рад, когда он оглядывается назад, чтобы видеть сколько он уже прошел, сколько он уже перенес испытаний, лишений и забот.
В комнате нет никого, кроме матери с ребенком. Люди, живущие здесь, как птицы, должны ежедневно оставлять свое гнездо, чтобы приискать себе пропитание. Мать молится, — а может быть проклинает свою несчастную судьбу? Кто может подслушать тихий плачь её сердца? — С раннего утра сидит она не евши и, что еще хуже, не имея возможности накормить свое больное дитя. Ребенок кажется тоже привык к голоду; он спокойно лежит в корзинке и ждет пока ему дадут что-нибудь.
В комнату вошла женщина с кружкой молока.
— Вот это я принесла для твоего больного ребенка, — сказала вошедшая.
— Да вознаградит вас Бог, ребецин [19], — говорит мать вставая. — У ребенка в горле пересохло, дома ни капли молока, и ни копейки денег, а я и выйти не могу, чтобы заработать что-нибудь.
— Да ты бы старшего сына посадила у люльки, а сама пошла бы поискать
