что с тех пор, как ее назначили в этот район, у Мадиссон, худющей и злой подковыры, душа к ней не лежала. Но когда успешно справляешься с работой, чувствуешь себя смело и уверенно даже перед злыми начальницами. Мадиссон красноватой рукой взяла со стола тетрадку с именем ученика 9 класса Хенна Пулдре на обложке, и сердце Айты вдруг бешено забилось.
— Садитесь, — сухо сказала Левина, глядя на какой-то график, лежащий перед нею на столе.
Айта села на один из стульев, стоящих вдоль стены. Мадиссон с важным видом листала тетрадку, а Руус сунула сигарету в свои узкие ненакрашенные губы.
Интересно, кто из них успел найти эту тетрадку? И когда? Стопка тетрадей с последней контрольной работой лежала в шкафу лишь со вчерашнего последнего у урока. Очевидно, эта подковыра вечером приходила в школу. Надо же иметь охоту читать все контрольные работы! Тетрадь Пулдре всегда оказывалась одной из последних, может, Мадиссон и начала с конца? Тогда она действительно легко получила свою добычу.
— Почему вы, Айта Плоом, поставили за предпоследнюю контрольную работу в этой тетради самую высокую отметку? — начала атаку Мадиссон совсем тихим голосом, почти нараспев.
— Разрешите взглянуть, — протянула руку Айта. Чтобы проверить свою позицию, надо выиграть время.
Именно этого ей и не хотели дать.
— О-о, вы знаете очень хорошо. Ученик Хенн Пулдре, молодой менделист-морганист. Или вы не читали, что здесь написано? Тогда посмотрите, по крайней мере, хоть сейчас.
Айта долго разглядывала листки, исписанные аккуратным мелким почерком; в конце работы красовалась размашисто брошенная ее пером пятерка. Ни одного разумного ответа не приходило ей в голову. Словно весь мозг занят единственной воображаемой картиной: Хенн Пулдре, среднего роста, широкоплечий юноша с прыщеватым лицом, несомненно будущий ученый. Парня не имело смысла спрашивать в классе: его искренняя увлеченность, сложность задаваемых им вопросов показывали, как далеко он продвинулся в области интересующей его науки — биологии. Конечно, парень многое знал о разгроме генетиков, знал и причины, по которым в школьной программе о них умалчивалось. И если он старался не задавать лишних вопросов по разделам, трактующим о наследственности, то, видимо, потому что щадил учительницу. Тем задорнее была написана контрольная работа, в которой наряду с результатами, достигнутыми Мичуриным и Лысенко, с нескрываемым одобрением и удивительной точностью указывались выводы, к которым пришли Мендель и Морган. Работа вызывала восхищение. Одаренность ученика, его стремление мыслить самостоятельно никого не могли оставить равнодушным. Возможно, конечно, что тут сказывалась помощь отца мальчика, агронома, но все же... Айта поставила пятерку сразу и без колебаний, с твердым намерением в частной беседе с юношей рассказать ему о результатах дискуссии. Но потом передумала. К чему? Если парень так умен, пусть доискивается до конца. Взаимное молчание и бесспорная пятерка за письменную работу могут, вместе взятые, дать самое лучшее объяснение. Учительнице не придется идти против программы или унижать свое достоинство.
— Да, эта работа заслуживает пятерки, — наконец произнесла Айта сквозь сжатые губы. — Что я приняла здесь во внимание? Интерес ученика к предмету и желание самостоятельно исследовать вопрос.
— Но разве вам не известно, какую оценку получили менделисты-морганисты?
— Известно.
— Чему же тогда вы учите детей в школе? — Мадиссон победно блестящими глазами смотрела на свою жертву, которую уже вчера считала уничтоженной.
— Тому, чего нет в программе, я не учила. Но если отдельные ученики проявляют к предмету особый интерес, было бы крайне непедагогично подавлять его, ставя низкие оценки. Не правда ли, товарищ директор?
Директриса, успевшая ранее несколько раз похвалить Айту Плоом, осторожно прокашлялась, бросила быстрый, слегка растерянный взгляд на Руус и сказала с упреком в голосе:
— Смотря в каком вопросе, милочка...
— Именно! — снова захватила инициативу Мадиссон. — Мы много раз указывали, что при трактовке предмета педагог не должен допускать никакого объективизма. Объ-ек-ти-визма! — Длинный красный палец поднялся кверху. — А что мы видим здесь? — Она энергично постучала по тетради, лежащей на столе. — Это же абсолютное игнорирование общепринятых положений. Это же... Послушайте, это же проявление враждебности, явной враждебности!
Теперь Айте стало ясно, что сегодняшний день будет ее последним днем в стенах школы. Эта мысль вскоре подтвердилась. Поднявшись после звонка, чтобы идти на урок, она услышала голос Руус:
— Не беспокойтесь об уроке. О нем уже позаботились.
Если так, то еще можно дать последний бой. Она села и стала ждать, чувствуя, что теперь будет говорить прямо, без обиняков.
— Вы говорите, что вне программы ничему не учили, — с наслаждением продолжала Мадиссон. — А что значит высший балл за такую работу? Разве это не обучение? Разве это не указывает направление?
— Так хорошо написанную работу невозможно оценить иначе, — ответила Айта столь вызывающим тоном, что Левина и Руус испуганно вскинули головы. — Другое дело, если бы речь шла о школьной системе царской России, достаточно известной нам по литературе. Надеюсь, с того времени мы все же ушли далеко вперед. Я считаю, что не имею морального права пренебрегать интересами ученика и его усилиями.
— Даже в том случае, если эти усилия обращены в явно вредном направлении?
— Скажите мне, пожалуйста, какой вред в том, что ученик, кроме результатов исследований Мичурина и Лысенко, знает результаты исследований Менделя и Моргана, умеет выделить в них самое существенное, сопоставить их?
— Но с какой целью? Вы что, не умеете читать?
— Я не отрицаю, что известная доля задора в работе имеется. Но если бы в наших учебниках приводились взгляды этих ученых, хотя бы в дискуссионном порядке, тогда, вероятно, не было бы этого тона. Здесь мы видим чисто ученическую радость познания, которая никому не может принести вред.
— И это ваше окончательное мнение?
— Да, это мое окончательное мнение, товарищ Мадиссон. Споры в науке никому не приносят вреда, вред приносит подавление этих споров.
— Похоже, что вы сами менделист-морганист.
— Я не могу им быть, я не ученый. Я говорю о принципах. Если какая-либо проблема изучалась в определенном объеме с определенными результатами, то, по-моему, было бы правильнее продолжать исследования, вместо того, чтобы совсем снимать их или ставить под запрет.
— Это что же у нас под запретом?
— Так называемая классическая генетика.
— Видите теперь, кто учит наших детей в этой школе!
— Не впадайте в панику.
