— Мама. Если вы правы, то уже поздно что-либо предпринимать.
— Я не понимаю твоего легкомыслия! — взвизгнула мать.
Свеча в её руке дрогнула, воск пролился ей на руку, на пол.
— Это не легкомыслие, а здравый смысл. Нам остаётся только принять всё как есть и найти повод для радости. Вы снова станете бабушкой.
— Боже мой. — Графиня ходила по комнате, как по клетке. — В моём доме. За все благодеяния. Какая низость. Подлость. Опутать моего собственного сына. Вопреки моей воле! Сделай же что-нибудь!
Мари зевнула в кулак.
— Давай разбудим Николя, — предложила. — Если тебе станет легче.
— Ах, нет! — вскрикнула шёпотом мать. — Что может здесь твой муж? Это женское дело.
— Николя готов выделить Оленьке приданое. Он сам предлагал. И пусть женятся.
— Так вот что ты затеяла?! Нож мне в спину?! — ужаснулась мать.
Мари страшно хотелось спать:
— Мама, вы не в испанской драме.
— Я просила помочь! Я умоляла! Увезти её! Пока не поздно! А ты! Теперь поздно! И ты сбрасываешь всё это нам на плечи. Боже мой. Она опутала его. Алёша такой наивный. Такой благородный. Он способен жениться — из-за такого пустяка! И погубить своё будущее.
Она остановилась и стала жалобно плакать.
— Хорошо, мама. Идёмте к Алёше.
Она зажгла свечу от свечи графини.
Спящий дом был странно тихим и будто чужим. Мари несла перед собой свечу. Сон её снова вспомнился ей, не сон даже, а его ощущение. Точно она всё ещё спала — двигалась в собственном видении. Казалось, что вещи, потревоженные их появлением, только притворялись, что стоят и не обращают внимания. По стенам двигались их длинные тени. Чепец матери скользил впереди, как какое-то ночное животное. Волк в маске по самые плечи мог быть за любым углом, в каждой нише, да просто в сгустке темноты. Мари едва дышала. Ужас тихо сочился в ней.
Заворожённая, она чуть не налетела на мать. Та стояла у двери в Алёшину спальню. Бросила на Мари победно-негодующий взгляд. Нажала на ручку. Быстро отворила, подняв свечу. Оранжевый клин света прошёл по комнате. Мари успела увидеть только голову спящего Алёши на подушке. Как он откинул одеяло, вскочил:
— Что? Мама? Мари? Горим?
Мать истерически зарыдала и упала ему в объятия. Алёша едва успел выхватить у неё свечу:
— Мари, что случилось?
— Я не знаю, — растерялась она, стараясь говорить громче, чем мать рыдала (чего не понимал Алёша, зато понимала Мари: рыдала графиня от облегчения).
— Мы не можем найти Оленьку.
Дом Ивиных был весь на ногах, когда Оленька, шатаясь, вышла из темноты аллеи и взяла курс на дрожащий оранжевый свет окон.
Бурмин выглянул в окно. Плешь Клима мелькала: от двери — к коляске, от коляски — к двери. Клим суетился. Прилаживал, перекладывал, увязывал, развязывал, затягивал, пристраивал. Бурмин отпустил край шторы.
Он уже был одет в дорогу.
На полу раскрыл пасть саквояж.
Бурмин перешагнул его. Снял со спинки кресла шёлковую косынку Мари. Поднёс к лицу. Вдохнул. Голоса внизу заставили его обернуться к окну. Он бросил косынку в саквояж. Подошёл и прислонился лбом к стеклу. Клим преграждал дорогу в дом. Объяснял что-то, что Алёша Ивин — судя по жестам — не желал знать. Бурмин был озадачен. Стукнул согнутым пальцем по стеклу. Оба подняли головы. Бурмин сделал рукой знак: сюда.
— Граф Ивин! Просят принять! — выкрикнул Клим в спину вбежавшему Алёше. Чтобы соблюсти хоть какие-то приличия. Хоть видимость приличий.
Вид у Алёши был всклокоченный. Лицо красное, волосы и платье в пыли. Остатки шляпы в руке.
— Вы уезжаете, Бурмин? — крикнул он с порога, запыхавшись. — Вы можете отложить отъезд?
— Клим, благодарю, — отослал слугу Бурмин. Пригласил Алёшу: — Прошу, садитесь.
Тот и не думал. Тискал в руке развалину-шляпу.
— Что с вашей шляпой? — спросил Бурмин.
— К чёрту её! — Алёша швырнул её в холодный камин. — Я в отчаянном положении.
«Ивины. Только его положение имеет значение, а остальной мир остановись. — Как ни скребли на душе кошки, Бурмин едва не улыбнулся. — Изумительная всё-таки порода».
— Я, кажется, догадываюсь, как помочь вашему отчаянию. Просите господина Егошина дать его адрес. Мои обязательства в силе. Я отправлю ему деньги первой же почтой.
Алёша отмахнулся:
— Егошин? При чём здесь он? Я уж и забыл.
— Что же?
Алёша пылко бросился к нему, схватил за руки:
— Дорогой Бурмин. Умоляю. Будьте моим секундантом.
— Что? — изумился Бурмин. — У вас дуэль? Постойте. По порядку. С кем?
— С Мишелем. Я вызвал его.
— Несвицкого?! Вы же приятели.
— Он мерзавец!
— Если бы все стрелялись из-за такого пустяка, человечество давно истребило себя.
— Есть веские основания!
— Какие?
— Не могу сказать.
— Хорошо. Я попробую вас помирить. Поговорю с Несвицким не откладывая. Кто его секундант?
— Я не хочу мириться!
— Алёша.
— Он мерзавец!
— Вызывать
