— Это… барин, — начал неуверенно один. Дождался, чтобы Бурмин повернулся. — Ещё ночь не выстоим.
— Не французы, так свои доконают!
— Мочалинских с собой приведут. Как пить дать.
— И несвицких! А там, грят, чуть не пушку захватили.
— Моть, это… Барин. В лес все уйдём?
Бурмин горько думал: с детьми? С бабами? Какой лес укроет столько народу…
А мужики гнули своё:
— Не выстоим мы ещё ночь.
— Каюк нам. Живыми не выйдем.
— Всё одно — не жить!
И умолкли — тоже все разом. Точно махнул рукой дирижёр.
Подал голос тот же, что и начал:
— Это… барин. От тебя врагу большой урон. Но ты такой один. А вечером их ещё больше притащится. И тут такая мысль вот у нас… Может, ты…
По жужжащей тишине, в которой смолкли даже бабы, Бурмин понял, что говорит один — но за всех. Они всё обсудили, пока его здесь не было. Согласились. Решились.
— Может, я — что?
Они молчали испуганно, но ни один не отвёл глаза.
— Может, я — что?!
— Нас… того.
— Того — что?
— Этого…
— Этого? О чём вы?
Но все они потупляли взоры. Боялись назвать то самое — тем самым словом.
— Тоже! — звонко, не выдержав, уточнила какая-то баба.
И прорвало:
— Тебя же кто-то… сделал. Ну а ты — нас.
— Что там делается? Заклятие накладываешь, гребень заговариваешь или соль или в глаза плюёшь… Сказки-то разное болтают.
Бурмин не ожидал, что это его так ошеломит.
— Вы сами не знаете, чего просите.
Но толпа уже обмякла, некоторые даже заулыбались: «Значит, может». «Может!» — порхнуло над головами облегчение. Это было единственное, в чём они до сих пор сомневались, что их гнело.
Начали увещевать:
— Нечего делать-то. Что ещё остаётся? Кругом злодеи. Не эти, так французы. Не французы, так свои разбойники.
— Ты пойми. Нам-то помирать не страшно. Надо выйти на бой — выйдем и помрём. Детей и баб жалко, вот что.
— И убьют ведь, и наглумятся! — звонко и отчаянно крикнула одна.
— Сам видел: скоты.
— А к разбойникам примкнуть и самим скотами заделаться — не хотим!
Бурмина охватила бессильная ярость:
— Скотами стать не хотите?!
«Думаете, я хотел стать — этим? Думаете, мне по душе быть — этим?» — хотелось закричать ему. Но понял, что имеет дело с чужим отчаянием.
Он сжал челюсти. Лицо его стало холодным и замкнутым. Он кивнул:
— Хорошо ж. Я сделаю, как вы просите. Дайте мне два часа времени самое большее.
Развернулся и вышел. Его не остановили.
Он вернулся раньше обещанного. С крыши раздался крик дозорного: «Барин!» — мужики и бабы высыпали на крыльцо, но умолкли, увидев, что барин ведёт за повод вторую лошадь. Она прижимала уши и косила на свою поклажу. Через седло был перекинут связанный. Ржавая цепь обвивала его члены. Между челюстями был пропущен жгут, завязанный на затылке. Народ на крыльце сбился теснее, как стадо, почуявшее хищника.
Бурмин проехал перед крыльцом:
— Скотами стать не хотите? А этим — хотите?
Он спешился. Подошёл ко второй лошади, сволок Ивана с неё и рывком поставил прямо. Толпа, ахнув, подалась назад — под защиту стен. Тот извивался, силясь расцепить зубы, порвать путы, достать обидчика.
— Нравится? Так вы хотите?
Он отпустил Ивана. Тот не удержался на двух ногах. Упал на четвереньки. Но путы держали крепко, он завалился на бок, рыча от бессильной ярости. Толпа дёрнулась и замерла.
— Вы полагаете, это как маска ряженого? Надел — покуражился. А надоело — снял? Я сам не знаю, когда стану таким же, как этот. Или не таким вообще. Я потратил годы, пытаясь узнать об этом как можно больше. Но всё, что знаю, — вот оно, перед вами. Существо без разума, без памяти, без чувств, без веры.
Народ безмолвствовал.
Бурмин схватил Ивана за шкирку, чтобы снова перекинуть через седло, вернуть лесу — или в лесу прикончить, когда из толпы, толкаясь загорелыми локтями, вышла баба, что сегодня оплакивала дочку.
Она сошла с крыльца. Подошла к Бурмину так близко, что он чувствовал жар её тела, запах её пота. И сказала:
— Да. Я хочу. Сделай.
К сумеркам в заросшем диком парке позади господского дома Бурминовки собрались все. Мочалинские наставляли несвицких и ивинских:
— Первым делом надо барина кончить.
— Умный какой. Ты и кончай.
Но огрызались так, для респекта. Сами уже знали, с кем имеют дело: всем миром хоронили тех, кто помер в схватке. Господи, упокой их души и столкни чёртово отродье в ад, откуда оно и вылезло.
Сотрясать воздух не хотелось. Двинули, каждый миг опасаясь, что из дома грянут выстрелы. Но дом
