— Ничего, Валюха, дойдем помаленьку, — нарочито бодрым голосом сказал Пимен своей спутнице — молодой женщине, которая была в большом — до пят — тулупе, а сам подумал: «Дело, видать, хреновое».
Из деревни они выехали еще до обеда. Пимен думал засветло добраться до райцентра, переночевать в гостинице и утречком пораньше отправиться в больницу. Но дорогу занесло снегом, и они без конца застревали и вытаскивали машину.
«Надо бы подождать с недельку, пока поутихнет погода», — пожалел Пимен.
— Ой, далеко еще как идти, — вздохнула Валя.
— Дойдем помаленьку.
— Ноженьки не держат.
— Ишо такая молодая — и не держат, — усмехнулся он. — Сколько тебе?
— Перед Новым годом двадцать шесть минуло.
— Ну вот…
— А звери не нападут на нас?
— Какие звери?
— Ну… волки.
— Не нападут. Всякое зверье боится человека.
— А вот, говорят, в прошлом годе тетка Палаша, Маньки Созоновой свекруха, дрова везла. Так на ее лошадь волки набросились.
— То на лошадь… На лошадь бывает.
— А медведи?..
— Медведи в берлогах. Не буровь, че не надо, Валентина.
Через час в тайге вовсю бушевала пурга; ветер рвал одежду и валил с ног, снегом забивало рот и ноздри. Уже ничего не было видно. Одна тьма. И снег, который летел на них со всех сторон, даже от земли. По спине Пимена текли холодные струйки. Сквозь дикий вой ветра он слышал, как трещат деревья. «Худо, худо. Зря поехал», — снова пожалел Пимен.
Валя свернула с дороги.
— Куда ты?! — он потянул ее к себе и повалился вместе с нею.
Она вскрикнула коротко и визгливо. Пимен не узнал ее голоса.
«Как робенок. Пропадешь с ей тут». Почему Валентина всегда казалась ему сильной и телом и духом?
«А тулуп-то хорош у ей». Ему вдруг вспомнилось, что когда-то в молодости у него был такой же новый мохнатый тулуп. Февральским утром поехал он в Тобольск муку продавать. Еще темно было. По дороге волки привязались. Бегут и бегут. Не нападают и не отстают. Испугался тогда Пимен и бросил волкам кусок сала, который на обед себе вез, мешок с мукой и тулуп. Лишь потом, в Тобольске, сообразил, что мешок с мукой зря бросил, — едва ли волки захотят жрать муку. К чему появились эти странные воспоминания?
Держа женщину за руку, Пимен, пригнувшись, — так легче сопротивляться ветру, — нащупывал ногами скользкую землю дороги. Спустились в низину. Здесь большак везде был завален сугробами. И Пимену все казалось, что они сбились с пути, отвратительный холодок страха расползался по телу. От злобы рыча и ругаясь, он прыгал по сугробам, до пояса проваливался в снег, бегал из стороны в сторону, нащупывая ногами гладкую твердь дороги. Женщина, согнувшись, стояла на месте. Они все время забирали влево от большака.
— У меня снег в пимах! — крикнула Валя Пимену в ухо.
— У меня тоже полно.
Снег у Пимена в валенках не таял — шерстяные носки, толстые штанины, обмотанные портянками, не пропускали тепло от ног.
Она уже совсем обессилела, спотыкалась и падала. У Пимена тоже подкашивались ноги, и ему почему-то казалось, что их вот-вот засыплет снегом. Правой рукой он держал Валю за руку, а левой без конца тер обмороженные щеки и нос. За свою долгую жизнь Пимен много раз обмораживал лицо, и оно было слишком чувствительным к холоду.
Они наткнулись на сосну. Женщина прижалась к дереву.
— Пойдем! — крикнул он и дернул ее за руку.
— Подожди!
Минуты через две он снова крикнул:
— Ну хватит!
Молчит.
— Пошли, говорят!
— Ой, не могу, подожди.
— Подохнуть хочешь? А ну пош-ли!
— Минуту… дай еще минуту.
Она засыпала стоя. На него тоже напала вялость, дремота, хотелось сесть, уткнуться лицом в воротник полушубка и, прижавшись к сосне, спать, спать…
Он понимал, что это значит: через какие-нибудь полчаса их тела превратятся в ледяшки.
— Какого ты черта!.. Дуреха!! — снова крикнул он, злясь и на женщину, и на себя.
Она слабо отталкивала его рукой и что-то бормотала.
«Еще мороз не шибко сильный», — мелькнуло у него в голове.
Пимен слыхал, что люди, застигнутые пургой, закапываются в снег и в снегу пережидают непогоду. Но он не знал, как это делают. И, может, врали люди.
— Да иди же ты!.. У, горе мое!
Он обхватил ее за талию и потащил. Она отбрыкивалась, отталкивала его, валилась на снег; он падал вместе с нею и, поднимаясь, снова волочил женщину за собой.
«Никогда не видывал такой тьмы кромешной, — подумал Пимен. — Что же это такое, господи!» Он торопливо, испуганно бороздил по снегу ногами и не нащупывал дороги — валенки легко уходили в мягкую массу.
Надо было найти дорогу. Во что бы то ни стало найти дорогу. Он бегал вправо, влево, вперед, назад. Потом потерял и женщину. Должна быть где-то тут. И — нету. Истошно заорал и, раскидывая руки, бросился на ее поиски. Валя сидела на снегу. Он чуть не свалился, наткнувшись на нее. Она опять не хотела идти, что-то бессвязно говорила. И он снова грубо уговаривал ее.
Они шли и шли, уже по снежной целине. А снег и ветер буйствовали, и земля походила на ад. Пимен скрежетал зубами и беспрерывно ругался. Валя двигалась как слепая.
Нет, он не увидел, он скорее почувствовал, что слева от него какое-то строение. Шагов через десять Пимен уперся в избушку. Нашарил дверь, с трудом приоткрыл ее, влез в узкую щель и втащил за собой женщину.
Это была маленькая бревенчатая избушка, полуразвалившаяся от старости, без окон, без печки, видимо построенная когда-то крестьянами на покосе. Пимен обшарил пол и стены, хотел спички найти. Но спичек не было. На полу — сено, сухие ветки, чурбан, какие-то палки, у двери снег. Потолок провис — не встанешь.
Прикрыл плотнее дверь. Прислушался. Валя тяжело дышит, охает.
— Ну, как ты? — спросил он.
Она будто не слышала.
— Валь!..
— Нне могу!..
— Че у тебя?
— Сердце заходится.
— Это ниче… пройдет. Укутайся и лежи.
Он придвинулся к женщине, погладил ее трясущейся рукой.
— Полушубок-то на крючки не застегнула, едрена матрена! Эх ты!
Стянул с себя шарф и намотал ей на шею.
Пимен не чувствовал пальцев ног и кожу на щеках и коленях. Долго тер колени и щеки варежкой. И вот они заныли. Стянул пимы, ударил ногой о ногу. Боли нет. Ударил изо всей силы и почувствовал резкую боль в пальцах. Обрадовался: пальцы не совсем обморожены.
Избушку заносило снегом. Уже где-то вверху слышался вой пурги.
Сжавшись в комок и уткнув голову в грудь мужчины, Валя тяжело, с присвистом дышала — спала.
У Пимена ломило спину, зудилась поясница, и вообще сидеть было как-то очень неловко. Но, боясь потревожить женщину, он лишь слегка пошевеливался. Колючим подбородком прижался к ее холодному лбу и волосам, выбивавшимся из-под шали. Тяжело вздохнув, она заерзала, как курица на насесте, откинула голову и снова уснула. Сейчас лицо ее было напротив его лица, он чувствовал это по теплому дыханию женщины. Пимен с замиранием сердца, какое бывало у него только в минуты смертельной опасности, медленно наклонялся к ней и, стараясь показать, что он спит, что все это со сна будто, слегка посапывал. Его губы коснулись краешка ее неожиданно горячих, влажных губ. Он тут же резко отшатнулся и еще крепче обнял женщину, будто краденый поцелуй давал ему какое-то право на это.
Ночью пурга утихла. Проснувшись, Валя сказала:
— О-о-о, как холодно! — У нее постукивали зубы. Еще сильнее прижалась к Пимену. — Не спишь?
— Мне нельзя.
— Все время не спал? — удивилась она.
— Не спал.
— Так-таки… ни капельки?
— Нельзя мне.
— Какой ты хороший, дядя Пимен. — Она положила голову ему на плечо. — Ой, вся дрожу. Ой, как холодно! Да что же это, господи!
— Давай поборемся, теплей будет.
Они долго боролись, катались по полу, ударяясь головой о потолок и стены.
Задыхаясь, она проговорила:
— Когда пойдем?
— Лежи покудов. Пучай посветлеет маленько. Зубы-то болят?
— Нет, перестали почему-то.
— Ну и ладненько.
— Погоди! — она замерла на мгновение. — Че это, а?
— Волки воют, — стараясь быть равнодушным, проговорил Пимен.
— Волки?! — встрепенулась она.
— Да че ты, дурочка, боишься-то?
— А как мы пойдем?
— Ничего, пой-дем.
Помолчала и вздохнула:
— Щеки болят. Ознобила.
— Говорил ить, варежкой три.
— Потемнеют теперь… Когда ознобишь, всегда темнеют. Ну зачем тока я поехала?
— Пудрой побелишь, — усмехнулся он.
— Это что же за напасть такая!
— Не только вчерась, весь февраль метет.
— Пальцы че-то онемели. Не сгибаются.
— Отой-дут.
— Какая я слабая. Даже стыдно. А знаешь, дядя Пимен, ведь ты спас меня. Пропала б я. Ей-богу, пропала б. Я тебе так… так тебе благодарна, что даже не знаю как.
