вам брать в долг? — спросил Егошин сквозь клубы дыма.
— Но… — Алёша удивлённо осёкся. Ему нужны были деньги.
Егошин сделал округлое движение рукой с трубкой:
— Не лучше ли получить сразу всё? И уже никому не быть должным.
С этим Алёша был более чем согласен.
— Но…
— О, очень просто. — Егошин не стал звать лакея, а наклонился к столу и сам разлил по бокалам.
— Фортуна не так уж зла, как её обычно представляют. В любой игре один выигрывает, другой проигрывает. Таким образом случай — половина наполовину. Я знаю многих, которые картами не только расплатились с долгами, но и умножили своё состояние и даже вышли со службы.
Выпили ещё. Егошин обрисовал Алёше возможности, и они его успокоили. Всё, что утром казалось таким трудным и угловатым, теперь смягчилось, углы сгладились. В голове у Алёши стоял приятный радужный шум.
Он застилал всё, и Алёша не сообразил, что других комнат в этой роскошной барской квартире во весь бельэтаж дома Шершиной не видел. А зря! Увидел бы — удивился: все они, кроме одной-единственной, той самой, где Егошин обрабатывал своих визитёров, молодых людей вроде Алёши, были пусты.
— Приходите запросто, — приветливо улыбался Егошин, провожая его к дверям. — У меня играют всякую ночь.
Губернатор слишком долго жил на свете, чтобы ошибаться в чреватой событиями взаимосвязи явлений: в городе было слишком много молодых офицеров, и у них было слишком мало дел. Появление господина Егошина или другого ему подобного господина было неизбежным. И в один погожий летний день приличная, хотя и подержанная бричка, по которой угадывалось, что приобрели её не у каретника, а с рук, въехала в город.
Господин Егошин нанял в Смоленске большую квартиру в бельэтаже дома Шершиной на лучшей, Болонной улице. И не жалел денег ни на свечи внутри, ни на плошки снаружи — дёшево, но какой эффект! Они были расставлены по карнизам и подоконникам, очерчивали дом. Так что вечерами он сиял и даже самого далёкого от поэзии человека наводил на мысль о мотыльках и мушках, бешено летящих на свет лампы, чтобы обжечься и упасть.
Всякому было видно: здесь играли по-крупному.
Был тот час ночи, когда лакей, разносивший игрокам вина и шампанское, уж начал спотыкаться и сонно хлопать глазами, а карты устилали пол, как опавшие листья. В углах и у кресел теснились батареи пустых бутылок. Лица у всех стали несколько опухшими, взоры — мутноватыми, волосы — растрёпанными, одежда — беспорядочной.
Трезв был только сам господин Егошин. Свежий, с соболиными бакенбардами вокруг бледного лица и сочными губами под чёрными усами. «Вылитый упырь», — подумал испуганно Алёша Ивин. Ужас и восторг переполняли его. Как переполняют моряка, который с гребня волны видит, на какую высоту подняло корабль — и с какой высоты сейчас швырнёт.
На зелёное сукно, исписанное мелом, — а господин Егошин вёл счёт проигрышам и выигрышам очень добросовестно и обновлял после каждой талии — Алёша старался не смотреть. Там была бездна. Пучина.
Савельев отвёл Мишеля в сторону:
— Алёшку пора выносить, — зашептал на ухо.
Мишель весело отстранился:
— Ты что? В своём уме? Сейчас самая потеха будет!
— Он же шулер, — зашептал Савельев, — Егошин этот.
— Ну и что?
— Ведь обдерёт его!
— И что?
— Не по-товарищески это, — прогудел Савельев.
Мишель захохотал:
— Савельев! А ты что не ставишь?
Савельев метнул в лицо Мишелю негодующий взгляд:
— Мне матушка не велела.
На миг все онемели. Но продолжения не последовало. Задевать и дразнить Савельева никто не брался. Во-первых, Савельев не обижался, что ставило в смешное и нелепое положение того, кто пытался его задеть. Во-вторых, Савельев каждое утро упражнялся в стрельбе. Что заведомо охлаждало пыл тех, кому бы захотелось выяснить предел, за которым Савельев всё-таки обидится.
Он потопал к столу:
— Поехали, Алёшка, — и широко, со скрипом зевнул.
Господин Егошин, который по долгу занятий своих уже всё про всех в Смоленске знал (про упражнения Савельева в стрельбе тоже), учтиво кивнул:
— Изволите расплатиться, граф Ивин?
Алёша загнанно посмотрел на Савельева.
— Едем, Алёшка. Хватит.
Потом — отчаянно — на столбы цифр на зелёном сукне. Он проиграл столько, что окончить игру сейчас не было никакой возможности: платить ему было нечем. Оставалось только отыграться.
— Погоди, Савельев. Ещё талию. — Алёша сглотнул. Поднял с пола первую попавшуюся карту. Мутный дешёвый рисунок изображал юношу с верёвочными усиками. Алёша положил карту на стол:
— Валет.
Уставился на белые руки с рубиновым перстнем на мизинце. Днём он этого перстня на Егошине не видал. Или видал? Алёша уже ничего не соображал: всё вокруг подрагивало, как подрагивает воздух над камнями в зной. Господин Егошин, глядя на Савельева, пожал плечом: мол, что я могу? Согнул в руке новенькую колоду. Лента треснула. Егошин стряхнул её под стол. Стал тасовать. Потом метать.
«Валет. Ну пожалуйста. Валет», — шептал про себя Алёша.
Рубиновый перстень бросал искры. Алёше казалось, ему задорно подмигивает налитой кровью глаз. Он глядел упырю в этот глаз и не мог отвести взгляда.
«Мне не следовало сюда приезжать». Мари погладила ладонью знакомые
