куплен». Лакей сообщил, что её сиятельство изволят принять. Её сиятельство? Егошин прищурился: а это что за сюрприз? Лакей, всё это прочитавший в его взгляде более или менее верно, не двинул и бровью. Пригласил в малую гостиную и оставил дожидаться.
Но сам не ушёл. А затаил дыхание за дверью, которая вела в курительную. Он знал, что генеральша пойдёт из столовой и не застигнет его здесь. Он наклонился к замочной скважине: проверил обзор. Егошин как раз помещался в латунный контур. Вот он, голубчик.
Егошин не видел карего глаза, припавшего к замочной скважине. Он оглядывал комнату. А деньжата водятся, прикинул. Есть что продать. В городе поговаривали, что Ивины живут не по средствам, недалёк тот день, когда кредиторы протопчут дорожку и выстроятся в очередь, и Егошин хотел оказаться в ней первым. Первому платят почти всё. Последние рискуют получить три копейки с рубля. Или вообще копейку с червонца. Егошин не любил должников. Но это не значит, что не умел с ними обращаться. То, что Алёша Ивин выслал вместо себя парламентёра, да ещё даму, было дурным знаком. «Ну да разберусь. И не из таких вытряхивал».
— Господин Егошин.
Мари с первого взгляда не понравилась ему. «Выдра», — отнёс он её к одной из категорий, на которые подразделял дам, и учтиво поклонился.
— Чем обязана визиту?
— У меня до графа Ивина дело.
— Дело? Вы можете мне его изложить.
Егошин оглядел её взглядом, который ясно дал понять, что Егошин прикинул, какова она без одежды, и не нашёл это приятным. Но если и смутил Мари, она этого не выразила: её глаза по-прежнему смотрели сквозь него и мимо него, как будто на стул, стол или диван. Егошину захотелось толкнуть её ногой, пихнуть локтем, щипнуть — лишь бы заставить посмотреть на себя, выразить хоть какое-то чувство.
Поклонился:
— Охотно.
И принялся излагать. Он по-прежнему не мог поймать её взгляд, и это бесило его всё больше. Он говорил, смотрел на неё — и думал о своём, подогревая, разгоняя злость. Навидался таких дам. Такие до смерти боятся всего: долгов, болезней, блядей, особенно беременных блядей, внебрачных детей — всего, что может поцарапать фарфоровую поверхность собственного статуса. Сделать предметом сплетен в свете. Такие всегда платят. Не пискнув. Всю сумму. Причём всю сумму чистыми, новыми ассигнациями. Да и те передают уже в кошельке, через лакея, на подносе. Чтобы не запачкаться скверной. Мерзкая чистюля…
— С процентами выйдет девятнадцать тысяч восемьсот рублей, — с наслаждением выговорил он сумму. — Прикажете получить?
Он глядел на неё почти с обожанием. «Да ты у меня руками в говно по локоть полезешь. Ты у меня на коленях ползать будешь. Ты меня умолять бу…» Как вдруг эта клокочущая слизь будто ударила в глухую стену. Мари подняла и встряхнула колокольчик.
— Боюсь, я не вполне поняла, о чём вы, но вполне убеждена, что не желаю этого знать.
— Что-с? — не поверил Егошин собственным ушам.
Услышав звон колокольчика, лакей Яков выждал четыре вздоха за дверью. И только тогда вошёл. Генеральша Облакова сидела прямо. Егошин смотрел в угол. Из-под бакенбард ползли красные пятна.
— Пожалуйста, проводите господина Егошина. Он по ошибке зашёл с парадного входа.
Егошин был оскорблён, но выдавил усмешку:
— Но больше этой ошибки не повторю. К вашим услугам.
Лакей, который слышал всё от первого до последнего слова, про себя ухмыльнулся, безразлично-холодно поклонился:
— Прошу.
Мари так и осталась сидеть. Ей казалось, что если она только расцепит руки, то вся разлетится вдребезги.
— Господин Бурмин с визитом.
Мари видела, что горничная Анфиса открывает и закрывает рот — стало быть, ещё один визит.
— Да, — выдавила Мари, не сумев двинуть и шеей. — Проси.
И только потом звуки, которые произнесла Анфиса, сложились в слова, слова дошли до её сознания, и Мари уяснила их смысл. Но Бурмин уже вошёл, отдав горничной свою круглую шляпу и перчатки, и поклонился Мари с холодно-безразличным видом.
В передней Бурмин обдумал все возможные вариации: что сказать, с каким лицом. Выбрал наилучший: безразлично-вежливый. «В конце концов, — зло напомнил себе, глядя в окно и покачиваясь с пятки на носок, — она недолго огорчалась. И тут же выскочила замуж. Да не за кого попало. А за богатого наследника. И моего друга». Успокоенный этой мыслью, он не заметил, что не задал себе самый естественный вопрос: не проще ли было бы вовсе не приходить с визитом? И не слишком ли он — для человека равнодушного — озабочен тем, как показать ей своё равнодушие?
Просто знакомый. Просто ещё один визит. Всем скучно, но так у воспитанных принято, и оба они это, слава богу, понимают.
— Как мило, что вы пришли, господин Бурмин.
Но когда увидел её расстроенное лицо, набрякшие веки, морщину между бровями, то растерялся. Забыл все обдуманные вариации: и приличные, и невозможные. Разум и воспитание подсказывали сделать вид, что ничего не заметил. Но точно бес какой толкнул в спину, и с языка сорвалось искреннее:
— Простите мою бестактность. Всё ли хорошо?
Мари была готова к холодному безразличию. Даже к забродившей за годы злобе. Но не к этому. В груди начал расти, распирать шар.
— Нет. Да. Простите. Всё хорошо.
«Я рад», — следовало ответить и откланяться, тактично притвориться, что не заметил, оставить её одну, дать время прийти в себя. А потом забыть сюда дорогу.
Но тот же бес пихнул его
