отводилось два месяца, чтобы совершить все действия. Если «следак» не укладывался в срок, прокурор продлевал время следствия. Но это руководством не приветствовалось. Потому Куропятник и его коллеги торопились. Работали не покладая рук. А тут враг народа, без пяти минут «зэка», жрет пайку дармового народного хлеба, занимает нары, и его не таскают на допрос, не молотят сапогами. Явный не порядок. Но этот непорядок на удивление сохранялся целую неделю.
…Приближался новый, 1944 год. 30 декабря Баталину приказали явиться в канцелярию лагеря. Явился. Ему вручили пакет.
– Что это? – спросил он.
– Путевка в жизнь, – пошутил розовощекий лейтенант. Ткнул пальцем, где Сергею надо было поставить подпись. Баталин прочитал первые строки. Это был документ об освобождении. Строки поплыли, в горле предательски запершило, Баталин почувствовал, что слезы сами сейчас брызнут из глаз.
– Это тебе не в тыл за «языком» ходить, разведчик. Покрепче будет? – усмехнулся особист.
Сергей глубоко вздохнул, пытаясь подавить волнение, и, резко наклонившись над столом, оказался лицом к лицу с лейтенантом. Розовощекий испуганно отпрянул.
– Жалко, крыса, я тебя на той стороне не встретил.
Баталин вышел из канцелярии, пересек пустынный лагерный двор и открыл калитку в заборе.
Ярко светило солнце. Искрился снег. Легкий морозец пощипывал потрескавшиеся губы. Над головой – бескрайнее голубое небо.
Справа на дороге у обочины была припаркована какая-то машина. Рядом с ней стоял улыбающийся… полковник Селезнев.
– Здорово, Серега! – крикнул он. – Такси подано.
И пошел навстречу Баталину широко раскинув руки. Они обнялись. Полковник оторвал от себя Сергея и, глядя в его уставшие глаза, на исхудавшее, серое лицо, вздохнул:
– Видать, супчик был жидковат…
Баталин ничего не ответил.
– Давай, командир, за новый, сорок четвертый год! Чтобы он был лучше сорок третьего.
Полковник Селезнев и военинженер Баталин сидели за шикарно накрытым столом. Во всяком случае, после пайки черного хлеба и черпака баланды в подольском лагере, тушенка, белые сухари, кусочки колотого сахара, банка рыбных консервов казались Сергею гастрономическим раем.
Они подняли граненые рюмки с водкой, чокнулись. Баталин сделал обжигающий горло глоток. Давно он не пил «огненной воды». Даже вкус забыл. Партизаны иногда потчевали разведчиков местным самогоном, вонючей сивухой, но Сергей с трудом глотал эту мутную жидкость. Скорее для того, чтобы не обидеть хозяев. А вот когда в последний раз принимал внутрь водочку, и не припомнит.
– Ты давай восстанавливай вес, – усмехнулся Селезнев, пододвигая поближе к Сергею банку с тушенкой.
Павел Николаевич посмотрел на часы, сделал радио погромче. Плеснул в рюмки водки. Истекали последние минуты сорок третьего. Ну и год выдался: длинный, тяжелый, наполненный событиями, которые даже в страшном сне не могли присниться Баталину. Ему и сейчас кажется, что это не явь, а сон, и случился он вовсе не с ним. Взорвавшиеся, как арбуз, голова Гитлера. Он видел это собственными глазами. Ставь его к стенке, Сергей готов в сотый раз повторить: Гитлер – капут! И капут от пули снайпера его группы.
«Вот тебя едва и не поставили к стенке», – словно шепнул кто-то в ухо.
– Сережа! – прошептал полковник. – С Новым годом!
– Да-да… – очнулся Баталин. – С Новым счастьем, как любили говорить до войны. Помните?
Селезнев согласно кивнул головой.
– Павел Николаевич, неужели нам не поверили? – Баталин отодвинул от себя рюмку.
– Поверили не поверили. Я никогда в вас не сомневался. Как все это объяснить? Возможно, в той машине был не Гитлер, а его двойник. Но тогда я ничего не мог объяснить Берии, когда он с перекошенным от злобы лицом швырнул мне немецкую газету. А на ней фюрер, живой и здоровый.
– Вы докладывали Берии?
– На доклад это мало походило. Он требовал объяснений. А я только воздух ртом хватал, как рыба на берегу. Скажу тебе, Сережа, откровенно, думал, что из его мрачного кабинета уже не выйду. Потом бериевские генералы звонили, считай, через день, орали, угрожали, требовали подать на расправу спецгруппу военинженера Баталина. А я что мог? Сам знаешь, группа находилась во вражеском кольце, связь с ней была протеряна.
– Мы ровным счетом ничего понять не могли, но чувствовали – эта консперация неспроста.
– Как только закрутилась бериевская катавасия, я дал начальнику разведки Западного фронта полковнику Ильницкому шифрограмму: сразу же после выхода разведгруппы Баталина на соединение с нашими войсками срочно ее расформировать, офицеров откомандировать по разным фронтам. Так и было сделано. Григорьева вернули на Северо-Западный фронт, зама твоего, Коскинена, отослали на Ленинградский…
– А меня куда?
– Тебя еще дальше, на Карельский фронт. Будь моя воля, я бы тебя вообще на Дальний Восток отправил. Потом пришло известие, что Баталин пропал в Смоленске. Твои ребята искали по городу – не нашли. Я просил Ильницкого подключить своих разведчиков, но ты как в воду канул. Ни живого, ни мертвого.
Селезнев взял сухарь, размочил его в водке, пожевал.
– Вдруг Гладков: Баталин жив! Стали разбираться. Ясно, что энкавэдэшники лепят горбатого, но они полтора месяца гнули тебя, допрашивали, запугивали, горы бумаг исписали, как же теперь задний ход дать. И все, стена: Баталин – враг народа! Точка. Следствием доказано – хотел сдаться фашистам. Пришлось поднять на ноги многих, чтобы тебя спасти: главного военного прокурора, например. До начальника Генштаба дошли. Маршал Василевский выслушав нас, тоже удила закусил. А это уже сила!
Баталин слушал, и слезы душили его.
– Спасибо, Павел Николаевич…
– Да ладно, Сережа, давай еще по одной. Теперь ты единственный свидетель той спецоперации.
– А Григорьев?
– Погиб снайпер Григорьев. Военный совет фронта, командующий представляли его к званию Героя посмертно. Не дали. Почему, объяснить трудно.
– А Коскинен? – холодея от пречувствия недоброго, спросил Сергей.
– Пропал без вести. Вся его разведгруппа пропала при невыясненных обстоятельствах. Будем надеяться, что жив.
– Кто же остался? Грибной, радисты…
– Грибного, признаюсь, я потерял из виду. Радистов попросил попридержать. В тыл пока не посылать.
– Почему?
– Что-то тревожно мне.
– Вот и мне тревожно. А у вас после теплой беседы с Берией все хорошо, Павел Николаевич?
Семенов отмахнулся:
– Как видишь, живой и вроде более-менее здоровый. Остальное неважно. Дважды посылали на генерала и… как видишь.
Павел Николаевич указал на полковничьи погоны на плечах.
– У меня к тебе серьезный разговор. Ты теперь военинженер 3-го ранга запаса. Списали тебя по здоровью.
Баталин удивленно уставился на полковника.
– Да вы что, Павел Николаевич, я вполне здоров. Готов в тыл врага, готов работать с ребятами. Вы меня знаете. Кроме того, могу быть радиоинженером, переводчиком, в конце концов.
Полковник остановил его жестом руки.
– Подожди, Сергей. Послушай старика. Ты уволен в запас по ранению. На гражданке найдешь себя. Не сомневаюсь. С твоим образованием,
