ответил за неё Ромка. – Иван пропал без вести. Вовка и Матвей воюют в Воронеже.
– Матвей? – голос Колдуна дрогнул.
– Серафима настояла, – прошептал Красный профессор. – Ты испортил мою жену. Каждый из троих моих сыновей хоть малость, но похож на тебя. А Вовка совсем ты… Он родился больным. Врождённый подвывих правого бедра… Но он-то больше других похож!
– Я уж стал позабывать, какое личико у неё, – вздохнул Колдун. – Думал, увижу – не признаю. Но вот увидел и признал сразу…
Октябрина поёжилась. Холодный взгляд колдуна снова приклеился к ней. Ромка был уже совсем одет, когда она решилась ещё раз посмотреть на отца. Лицо Красного профессора было напряжено. Весь мир, включая его самого, приуготовился к гибели. Но перед тем, как низринется в никуда этот заснеженный ад, должен погибнуть последний, самый ненавидимый из врагов – Ярый Мадьяр. Красный профессор взмок, пытаясь оторвать ослабевшее тело от скамьи. Ладони его с хрустом сжимались и разжимались. Но он слишком ослабел и ровным счётом ничего не мог уже предпринять. Красный профессор мог только говорить.
* * *
Конечно! Как же он сразу не догадался! Девка не просто партизанка, она сродни Красному профессору. Неужто дочь? Вместе с приступом яростного волнения вернулась и боль. Руку рвало и дергало. Раскаленная стальная спица пронзала предплечье и плечо, вонзалась в ключицу, проникала в мозг. Дани застонал.
– Что, опять болит? – с деланым участием поинтересовался Колдун.
– Дай мне твоего зелья! – прорычал Дани. – Я знаю. У тебя есть. Оно лежит в санях, в тороке. Мне больно! Дай! Дай!
Голос его сорвался на визг. Так пищит полевая мышь, преследуемая котом. Стыд, ярость, боль туманили его взор. В ушах стоял собственный стон. Ему чудилось, будто Шаймоши прикладывает к его левой ладони раскалённый прут. Кожа вскипает, пузырясь, и его тело пронзает боль. Боль! Боль!
Сквозь плотную завесу страдания просачивались смутные голоса – это его враги совещались друг с дружкой, как бы его убить.
– Ну, Матвей! – хрипел Красный профессор. – Решай сейчас, кто ты: дезертир, бандит, монах, колдун. Сейчас надо решать.
– Я солдат. Как забрили голову в девятьсот четырнадцатом. Так до сих пор и воюю. Поначалу за правое дело и государя императора. Потом – как придётся.
– Так повоюй в последний раз!
– Речистый ты, как прима-балерина в постеле у начальника Губчеки…
– Послушай, Подлесных, – подал голос Ярый Мадьяр. – Пусть ты привезёшь диверсанта мёртвым. Я добьюсь, и ты получишь своё вознаграждение. За нас обоих получишь. За меня – живого. За него – мертвого. И отдельно – за комсомольцев. Но их надо пристрелить. Обоих! Но сначала дай же мне твоего зелья!
– Патрон у меня один! – Колдун раздвинул бороду в улыбке. – А ты, Тяпа, сбегай-ка к лошадям. Там найдешь мою укладку. В укладке – склянка. Беги!
Девка метнулась к двери.
– У меня в обойме три патрона, – Дани тяжело сглотнул. Боль давила его, как никогда ранее, лишая возможности мыслить ясно. – Давай, ты сейчас разрядишь карабин в одного из комсомольцев, а я…
– А ты не промахнёшься?
– Матвей, ты же понимаешь, что это дочь Серафимы? – подал голос Красный профессор.
– Гы-ы…
Противный всё-таки тип этот Подлесных. Сначала мальчишка-поганец ухитрился его подстрелить, потом девка-комсомолка добавила от себя, а он хохочет. А у самого смертельная рана и заряженный карабин с одни патроном в стволе. Как использует тварь этот единственный патрон? Красный профессор практически безоружен, и он, похоже, уже не поднимется. А вот Подлесных, хоть и потерял много крови, вполне ещё способен встать на ноги. Значит, надо заговаривать ему зубы до тех пор, пока он не истечет кровью.
– Я истекаю кровью, Родька, – подтверждая догадку Дани, проговорил Колдун. – Надо заканчивать эту войну.
– Мы ещё посмотрим с тобой, мы порадуемся, когда комсомольцев вздёрнут, – заверил его Дани.
Девка вернулась в избу с мутной, в плотной лозовой оплётке, склянкой в руках. Дани увидел её смятенное лицо и черное, в чайное блюдце величиной дуло направленного на него карабина.
– Дай мне зелья!
Кто это кричит? Неужели это его голос звучит так жалко? Дани сомкнул губы, вцепился зубами в собственный стон, не позволяя ему вырваться наружу. Сознание мутилось. Он слышал иные голоса. Полузнакомые образы мелькали перед ним.
– Не бойся. Дай ему склянку. Я держу его под прицелом, и я не промахнусь.
Вот какая-то смутно похожая на Маланью, но значительно более молодая женщина, приложила к его губам прохладный край стеклянной бутылки. Ядовитая горечь обожгла губы.
– Надо было самогонкой развести, – проговорил Колдун. – Эх ты! Я ещё дочка врача! Впрочем, это может быть нам на руку.
Что на руку этому голосу? Дани никак не мог уразуметь. Горечь наполнила его рот, но боль отступила, давая место одуряющей слабости. Конечности сделались ватными.
– А теперь, Тяпа, чеши отсюда, – рявкнул Колдун.
– Что? – прохрипел Красный профессор.
– Побойся Бога, Родиоша. Имени Октябрина нет в Святцах. Негоже девку кликать бесовским прозвищем. Лучше уж собачьим… Эй, комсомольцы, не убегайте так-то быстро. Передвиньте Ярого Мадьяра поближе ко мне.
В наступившей тишине щелчок предохранителя был подобен небесному грому. Ярый Мадьяр поднял пистолет.
– Тяпа, забирай своего комсомольца, суй его в сани – и ходу. Ну! – крикнул Колдун, поднимая карабин.
Чудак, он целится в дуло пистолета. Забавно было бы видеть, как пули, выпущенные навстречу друг другу столкнутся, не достигнув цели. Впрочем, нет! Колдун блефует. Он не выстрелит.
Ярый Мадьяр слышал, как в углу завозились комсомольцы. Девчонка укутывала жениха со странной, целомудренной нежностью. Обоим наверняка уже минуло двадцать лет, но вряд ли они хоть раз переспали друг с другом. Да и иных житейских радостей, скорее всего, не изведали. И не изведают. Не пройдёт и недели, как обоих вздёрнут.
– Тяпа! Пошла вон! – взревел Колдун, и девчонка, подхватив своего комсомольца под мышки, поволокла его к выходу.
Из какого источника черпают силы русские женщины? Пожалуй, эта девочка с шикарными, отливающими дешёвым золотом косами и ещё не обезображенным невзгодами личиком, ничуть не слабее своей матери. А та была красива даже у расстрельного рва. Как она прекрасна теперь, когда грязная тряпка, именуемая русскими платком, соскользнула с её головы. Ярый Мадьяр выстрелил. Пуля выбила щепу из дверного косяка над головой девчонки, но на мгновение раньше другая пуля, выпущенная из карабина, вонзилась в его левый бок, чуть ниже сердца. Его будто ударили доской по рёбрам. Ещё мгновение назад он видел перед собой белую бороду и пронзительные, синие глаза Колдуна, а теперь видит лишь дощатый, почерневший от копоти потолок.
– У-у-у! А-а-а! Ы-ы-ы!
Кто это воет? Неужто Шаймоши снова жжет раскалённым железом
