нежную грудь комсомольца?
– А-а-а! Ы-ы-ы! У-у-у!
– Да перестань же ты вопить, стервятник! Хоть ты и мадьяр, но тоже человек. Зачем воешь, как кикимора?
– Кикимора? – спросил Ярый Мадьяр. – Новое слово. Я такого не знаю… Что оно означает?
Звук собственного голоса немало удивил Ярого Мадьяра. От чего он щебечет, подобно неоперившемуся птенцу? Зачем не поднимется на ноги? В его обойме есть ещё патроны. Он может и должен настоять на своём. Вот! Он смог! Теперь Ярый Мадьяр видел собственную правую, здоровую руку с зажатым в ней пистолетом.
– Он целится в тебя, – сказал кто-то совсем рядом.
– Выгляни в оконце, Родька. Чай, молодые уже отъехали?
– Нет! Тяпа укладывает Ромку в сани. Да забери же ты у гада пистолет!
Ответом на последнее приказание стал продолжительный, утробный, страшный стон.
– У-у-у! – вопил кто-то. – Комсомольцы-молокососы подстрелили меня. Сбылась твоя мечта. Я не жилец, Родька. Так же, как и ты!
– Ты теряешь сознание, Матвей! Соберись!
О чём это они говорят? Ярый Мадьяр щурился, пытаясь найти цель, но глаза застила плотная пелена. Почему так холодно? А-а-а, он знает в чём дело! Печь остыла, и русские снова затопили её. Потому так дымно. Дым слепит глаза, мешая прицелиться.
– Они отъехали, Матвей!
– Пусть Господь сохранит твою дочь!
– Что ты делаешь?! Забери у фашиста пистолет!
– Это не фашист. Это – мадьяр. Вы, красные и мадьяры, – хуже фашистов.
– Зачем ты взял верёвку, Матвей? Брось! Не суйся под пулю!
О чём это они? Странный всё-таки русский язык. Каждое слово в отдельности понятно. Но если собрать их вместе, если их много, то смысл начинает ускользать. Да, их слишком много – и русских, и их слов. Ярый Мадьяр нажал на курок. Он увидел вспышку – это пуля покинула ствол. Он услышал хлопок. Он почуял пороховую вонь. Отдача оказалась слишком сильной для его слабеющего тела. Он почувствовал, что снова валится назад. Стало совсем трудно, почти невозможно сделать вдох. Хрипя и шлёпая губами, он хватал пропитанный дымом воздух. Он совершенно ослеп от кашля. В его шею впилась чья-то рука, твёрдая, шершавая, неотвратимая.
– Помоги мне! Держи конец верёвки!
– Я не стану…
– Подвесим его…
– Это самосуд…
– Оставь. Есть приказ вашего красного командования – мадьяр в плен не брать. Ну!
Собрав последние силы, Ярый Мадьяр потянулся к горлу обеими руками – и здоровой, и культёй. Внезапно дым рассеялся. Зрение его прояснилось и он увидел над собой ввернутый в потолок большой кованый крюк. На такие крюки в русских избах подвешивают колыбель. Крюк представлял собой почти замкнутую петлю из хорошо откованного железа. Сейчас через петлю была продета толстая, лохматая верёвка из плохо скрученной пеньки. Скосив глаза, Дани узрел рядом со своей щекой верёвку. Серые волокна пеньки торчали в разные стороны.
– Azt akarja akasztani engem? [17]
– Что он говорит?
– Откуда мне знать? Кто из нас профессор?
– Кто из нас колдун?
Досада! Они не понимают его речь! Веревка всё сильнее впивалась в его шею.
– Sie wollen mich hängen! [18] – собрав последние силы крикнул Ярый Мадьяр.
– Да!
– Га-га-га!
Хором отозвались его враги.
Ярый Мадьяр почувствовал, как его ноги оторвались от земли. Обеими руками, и здоровой, и культёй, он оттягивал веревочную петлю книзу. Ослепляющая боль вцепилась в его левый бок. В глазах прыгали кровавые искры. Где-то внизу монотонно капала вода. Тяжёлые капли ударялись о половой настил: кап-кап-кап.
– Мадьяр истекает кровью, а я хочу, чтобы он удавился, – проговорил Колдун.
– Напрасно ты сопротивляешься. Сейчас лучше сдаться. Ты действительно ярый, мадьяр. Люди правду о тебе говорили, но сейчас… – уговаривал его Красный профессор.
К чему уговоры? Ярый Мадьяр слабел. Левая рука отказалась повиноваться и плетью повисла вдоль тела. Давление петли на шею усилилось, но вместе с тем и зрение прояснилось. Теперь он мог ясно видеть своих палачей. Впечатляющее зрелище! Красный профессор всё так же лежал под окном, на скамье. Лицо его было мертвенно-серым. Он то и дело, не выпуская из руки пистолета, отирал рукавом покрытое частой испариной лицо. Похоже, его лихорадило. «Антонов огонь» – кажется, так именовали русские такое состояние. Красный профессор прятал глаза, стараясь вовсе не смотреть на Ярого Мадьяра. Второй, белобородый Колдун, разлегся тут же, рядом на полу и неотрывно, не скрывая удовлетворённой улыбки, смотрел в лицо своей жертвы. Колдун держал конец верёвки обеими руками. Он натягивал её, упираясь ногой в стену. Полосатая ткань его штанов напиталась кровью и блестела. Весь пол избы, сколько мог видеть Ярый Мадьяр, был залит кровью. Красный профессор помогал своему врагу удерживать веревку свободной, левой рукой.
– Может быть, довольно? Пристрели его, – сказал он.
– Почему? Тебя смущает вид удавленника? А в селе Шиманово не ты ли повесил пятерых, из которых одна была кормящая мать?
– Довольно! Это был приказ Тухачевского….
– … который впоследствии оказался врагом вашей красной сволоты и ты ни при чём. Так?
– А-а-а-а!!! – взвыл Красный профессор. – Неугомонная тварь! Ненавижу!!!
– Но вешал-то ты!
– Пристрели фашиста! Или ты патроны экономишь, как твой командарм Антонов? Где твоя шашка? В лесу закопал?
– Не-е. Шашки у меня отродясь не было. Только штык. Эсеров и красных штыком колол, когда патроны заканчивались. А до этого таких вот мадьяр и им подобных австрияков.
Красный профессор, досадливо сплюнув, бросил веревку и потянулся к карабину Колдуна. А тот, не рассчитав усилия, позволил Ярому Мадьяру коснуться носками сапог пола. Дани принялся дрыгать ногами, пытаясь встать на пол полной стопой. Боль в боку обжигала, но вопить он не мог – лишь хрипел. Красный профессор навёл на него карабин. Он тискал курок трясущимся пальцем, но оружие трижды дало осечку.
– Комиссар мне не поверил. Вот горе-то! – проблеял Колдун и дёрнул за верёвку.
Сильно дёрнул.
* * *
Ромка стоял по пояс в яме. Октябрина стояла на её краю, на коленях. Сколько можно стоять в такой и позе и плакать? Хорошо, что оттепель настала и температура наконец поднялась до пяти градусов ниже нуля. Да и ветер стих. Так что пусть стоит пока. Пусть плачет. Всё-таки отец – не чужой человек. Да и какой отец! Умница, настоящий герой.
Гул канонады то нарастал, то отдалялся. Время от времени с дороги на Семидесятское слышался металлический скрежет в лязг. Порывистый ветерок, принесший первую в 1943 году оттепель, приносил и ароматы перегоревшей в двигателе соляры.
– Давай похороним Матвея Подлесных отдельно, – попросила Октябрина. – Как-то нехорошо класть его в одну могилу с отцом и Лавриком. Он ведь не герой… Впрочем, и Лаврик…
– Что Лаврик? – Ромка отёр пот со лба и сочувствием посмотрел
