так же ударить по тормозам.
«И в то же время мы не изобрели что-то новое: наше освобождение от тела, культуры, отказ от естества в пользу пустых ссылок, отказ от событий в пользу мнений и в конце концов отречение от жизни с присущим нигилистическим пафосом – всё это досталось нам от кого-то в наследство…»
«Бла-бла-бла! И после всего сказанного кто-то ещё удивляется: как нам хватило духу нажать на красную кнопку? Боже, мы же – неблагодарные отродья – только этого и ждали! Белковая цепочка длиною в миллиард лет сворачивалась, вопреки энтропии, в плотный коацерватный шарик – мерзкая склизкая сопля, фильтрующая первичный бульон, укрупнялась, переваливаясь с боку на бок в периодически пересыхающих лужах, облеплялась липидами для защиты от агрессивной окружающей среды, пока наконец не обнаружила в себе исступлённой способности к самокопированию. А дальше дело за малым: полчища панцирных гадов выдавливали из себя хорду, отклик нервного пучка, представляя, как, утомлённые убийствами и гнусными актами спаривания, они косматыми движениями достанут из потухшего пламени корягу и под кишечные рыки племени начертят на стенах пещеры видимое взамен сущего, не успеешь моргнуть, как однажды, шевеля извилинами, мы сначала выдумаем, а затем и применим ядерную бомбу, чтобы своей рукой присмирить буйство жизни. А там и до электросамокатов недалеко. Разве не к этому нас готовили?»
– Поскорее бы уже! – водитель. – Ненавижу самокатчиков!
«А может, всё это лишь случайность? Может, нашим предкам просто хотелось разбить кокос, но что-то пошло не так и они увлеклись…»
«И что, ты предлагаешь оставить всё как есть?»
«Будто у нас есть выбор!»
«И это всё, что мы усвоили из сегодняшнего урока?»
«Ах, ямы на асфальте, проклятые поребрики, прохудившиеся крыши и гнилая проводка – простите нас. Мы были недостаточно покладистыми хозяевами, отныне вы наши хозяева, у вас будет вдоволь времени, чтобы отыграться…»
«Что вы делаете?»
«Прошу прощения у…»
«У».
«У».
«Почему вы так серьёзны при этом?»
«А вы почему смеётесь?»
«Кто?»
«Вы едва сдерживаетесь!»
И тут оба детских голоска одновременно сорвались на смех, сквозь ворох густых помех из динамиков в пространство неожиданно проникли овации и восторженные возгласы, «браво», «браво», цветы, благодарности.
«Месье!»
«Саша-сан, просыпайтесь!»
Водитель, мелькающим силуэтом в чередующихся свете и тьме, повернулся, открыл рот, и оттуда, из черноты, неожиданно засигналило до боли в ушах:
«ГООООООЛ!!!»
Сашу рефлекторно дёрнуло. Вот уж и машина остановилась у кукольного, мотор заглох, но быстро завёлся снова. Саша рассчитался, оставив, как обычно, не в меру щедрые чаевые, и едва успел выскочить со своей шляпой, прежде чем водитель неистово рванул. Видимо, чтобы у странного клиента не оказалось даже возможности передумать: всякое бывает, но чтобы какой-то психопат отбивал чаевыми полугодовой труд, это вряд ли. Скорее всего, одумается (идиот). С его долгами бежать несовестливо, совестливо упустить шанс из прихотей совести. Если бы не долги, можно было бы пораньше вернуться домой, удивить жену букетом пышных пионов, любит она пионы, завтра устроить выходной, самую малость не думать о проблемах, сходить с детьми в цирк, помочь матери, чтобы та больше не корпела за прилавком, – голова кругом от скопившихся возможностей. Но – нельзя. Нужно провести эти деньги через семь кредиток, пока не начали капать пени. Не играть, главное – не играть. Чисто из интереса, не ради ставки, просто одним глазом – какой сейчас коэффициент…
Однако молодой человек не собирался передумывать, он был непоколебим в своей приверженности замыслу, гласящему, что есть в мире люди, которым помочь можно только деньгами, оставив за кадром высокопарные измышления о духовном и сверхчеловеческом: таких людей немало, кому достаточно на своём веку понимания жизни, они вдоволь пресыщены моралью, а искра – нужна, чтобы поддерживать свет, которым они полны в решимости согревать своих близких.
888
Как же немногого, твою мать, я хочу!
Сижу в старом кресле с потёртым сукном в холодном помещении в голубых фактурных обоях, некогда бывшем опочивальней Императрицы, которая по иронии судьбы ни разу здесь так и не ночевала. Бессмысленная спальня в бессмысленном дворце. Нет, конечно, с пользой провели тут время сотни, а то и тысячи холуёв, не сомневаюсь, но экзистенциальная потребность сооружения всё же осталась неудовлетворённой. Теперь тут я. На коленях – колючая шаль, наверное, именно такой должна быть на ощупь необработанная собачья шерсть. От постоянных сквозняков нещадно ноют поясница и ещё нечто неопределяемое с подветренной стороны; для посетителей слишком рано (или наоборот – поздно?), до тошноты знакомая экспозиция: картины с мазнёй, глазированная печь за оградкой и ещё несколько стульев с таким же потёртым сукном, с тем отличием, что они якобы девятнадцатого века. Иногда забавы ради я случайно сажусь на выставочные образцы – в этом мой бунт перед эпохой. Вскрикнуть: ох, обозналась! А иногда и не встаю, сижу на стуле, предназначенном для первых лиц (задниц) империи, вытягиваю ноги и поглаживаю собачью шерсть и особенно упорно ёрзаю.
Не жизнь, а сказка! Поначалу пейзаж Рериха будоражил воображение терракотово-зелёной гаммой, это смешение цветов разрешало невозможное и сказочное; грудь колесом Андреева кисти Ильи Репина вселяла уверенность в завтрашнем дне; пейзаж Верхахта обнаруживал через множество деталей срез культуры под пристальным наблюдением дьявольского филина.
«У».
«У».
Теперь это просто ничем не примечательная провинциальная коллекция. А что, что останется после нас?
Бабах!
Что такое? Звериный вопль заполнил анфилады. Багеты, прежде потрескавшись, налились изнутри сигаретно-раздуваемым свечением, один за другим с треском посыпались на пол…
Надя вздрогнула: что происходит, задремала? Кто-то колотит в дверь с такой силой, что звон в голове-стекле стихийно заглушает всякую мысль, не успевающую толком сформироваться:
– Мама! Впусти меня! Мама, ты слышишь? Он идёт за мной! Он уже рядом! Прошу, пожалуйста… Ты там? Я знаю, ты там!
Кто? Где? Ещё это болезненное напряжение в челюсти – похоже, опять скрежетала во сне. Идиотская тяга туловища лишить себя зубов, грозящая серьёзными расходами в будущем, спасибо. Оглянулась, четыре, стены – четыре, всё в порядке, это главное, котелок не соображает, нацепила очки, едва отошедшие ото сна зенки никак не могут настроиться на нужный лад, фокус пляшет туда-сюда. И снова грохот:
– Помогите! Откройте! Это же круглосуточное заведение, в конце концов! – мужчина, полный, весь из себя нелепый, в крови, бьётся о стекло, кровь размазывается и становится неестественно оранжевой.
Так, нужно взять себя в руки, но спросонья Надя не успела сообразить и открыла задвижку, тут же пожалев. Мужчина в синей олимпийке на белую майку ввалился и всей своей массой чуть не обрушился на девушку, едва успевшую отскочить в сторону. Очутившись внутри, незнакомец быстро сориентировался и по-хозяйски направился на кухню.
– Туда нельзя!
– А ты кто? И где моя мать?
– Вы сговорились все, что ли? А ты кто такой? И почему в крови? Вызвать скорую? – Надя потянулась к телефону у кассы.
– Не нужно скорой, не нужно полиции! Там… там…
– Что там?
– Комета… – произнёс он абсолютно скисшим голоском, будто просил пощады. – А тебя не должно быть здесь. Здесь должна быть моя мать!
– Ничего не понимаю, ты вообще кто?
– Моё имя Стужин, я водитель такси.
– Стоп! Как ты сказал?
– Я говорю: там, – махнул на выход, – проклятое знаменье делит небосвод напополам в эту самую секунду…
– Да не чёртова комета, а имя!
– Стужин?
– Нет-нет-нет! Ты не можешь быть Стужиным! – только сейчас Надя уловила крепкое амбре, источаемое гостем.
– Но, к сожалению, являюсь. Как бы я хотел им не быть…
– Выходит, конверт от тебя?
– Какой ещё конверт?
– Вот этот, на нём было написано «от Стужина, не вскрывать».
– Зачем же ты его открыла?
– Это вышло почти случайно, – Надя протянула ему бумажки.
– Нет! Это не моё, должно быть, это принадлежит какому-то другому Стужину. Но если бы конверт был от меня, я бы очень расстроился, а может, даже разозлился.
– Прошу меня извинить, в оправдание могу лишь сказать, что я всё равно ничего не поняла.
– А понимать и не нужно… – он резко изменился в лице и теперь таращился куда-то сквозь Надино недоумение. – Значимость понимания в принципе сильно преувеличена. Мы вообще мало что понимаем, даже себя самих с трудом, и ничего, живём.
В этот момент непокорные листы снова вырвались из рук девушки и разлетелись по полу.
– Я сейчас всё соберу…
– Не утруждай себя. В этом нет необходимости.