смеялся Ремез. – Пущай полакомится.
– Да он, холера, с утра до вечера жрёт! – бранился Фока, пиная серого с умными глазами осла. – А как переест?
Дальние звоны плыли. Ударившись о стволы, каплями скатывались в лог и рассыпались. Кора мёдом была облита и, пахучая, сладкая, тянула взор, щекотала ноздри. Стрекозьими крылышками трепетала на ней прозрачная плёнка, хотя лишь стояла, и не колыхнулась ни единая ветка.
Не-ет, колыхнулась!
Рассерженно пискнул бурундучок, бранясь на пришельцев, спрятался в запашистой хвое и, втиснувшись головою в полосатое тельце своё, зыркал быстрыми любопытными глазёнками. Вверху рысь затаилась. Её он не видел и потому не страшился. Зато видел людей и тоже их не страшился. Но всё же лучше держаться от тех, кто сильней, подальше. И рысь, и соболь, и даже медведь водился. А в степи – корсаки, змеи, черепахи, верблюды... Несовместимо, казалось бы! Но так пожелала создавшая это зелёное пятнышко Матерь-земля. Наградила пустыню, в которой сушь да унылая неоглядность, с неслыханной щедростью. Может, Сибирь сюда кинулась на Орду, на татар, в безмерной ли гордыне своей, в тёмном ли неведеньи ступивших на Русь? Русь выплюнула их, выхаркнула, как харкает в гоне верблюд. Орде ли владеть Русью, ежели русские в братстве и понятии, ежели брат пока ещё не восстал против брата, сын – против отца! А ежели и восстали, так, может, одумаются? Перебьют, выредят россиян сами же россияне, тут и прищучат их, тут и накроют крапивным пологом.
Каких только не водилось на этой плодоносной земле! То Грозные, то Годуновы. Земля носила их терпеливо. Земля их взяла, винясь за нечаянную ошибку. И всё же... всё же она никогда не ошибалась. Да! Она мудра, Матерь-земля! Она учит детей своих: помните!
Не тверди, милая, не страдай! Забудут! То в пьяни, то в сытости, то в стремлении к власти...
Какое жалкое и слепое существо человек! И какое великое, ежели он вдруг прозреет! Но далеко видящие слабы. Им не внемлют. И век грядущий, или десяток веков – что они для смертного!
Коротка жизнь. Корыстны люди. Всё о себе. Порой о детях... Потом о ближних... Но о тебе, Матерь, – забыли... А ты, породившая нас, молчишь... Как ты мудра и всеведуща!
Прости, я слаб тоже... Вот видишь, сужу себе подобных...
А их жалеть надобно. Их, воображающих себя всесильными, носом сопливым тыкать!
Не поймут, обидятся – знаю! И мне остаётся молчать и слушать, с каким жалобным хлюпом стучит твоё сердце. И как всё тише плещет твоя остывающая кровь...
Прости их, родимая! Они слуги своего неразумия. Вообразившие себя владыками.
Да пощадит их время! Потому что оно их забудет. Ничего иного они не признают, только себя и время в себе...
А нужны ли сами-то они времени?
Оно летит, и тихие, и могучие крыла его – над ними, бодрствующими и спящими. Живыми и усопшими. Над сосущими материнскую грудь. И над теми, кто матерей убивает... Над теми, тоже вскормлёнными грудью... Тоже, наверное, людьми...
Боже, как недалёк человек! Что мне мир запредельный! Что неведомые пространства! Мне довольно видеть звёзды издали...
Но вблизи я должен ежечасно видеть Че-ло-ве-кааа!
Пусть он грешен. Пусть он зол. Пусть слаб и завистлив... наедине с собою одумается. Ежели нет, стало быть, он ещё личинка. Или – пращур её. Ты-то, видавшая всяких насекомых, ты, кровь людей и зверей впитавшая... ты, болью сочащаяся, ведь ты всё понимаешь!.. Ты всё понимаешь...
Научи нас понимать, нас, всё ещё не прозревших котят...
Научи, Мать!
Не кланялся. Не люблю. Не умею. Чту душою своей, всем, чем обязан матери, и чем мать обязана... Чту должников своих, которым я никогда не сумею долг свой отдать – велик долг.
Превыше всего тебя чту. Чту и заклинаю: учи! учи!..
53
Скит рекою опоясан. Берег – ракитами. Сверху видно всё, что творится в обители.
Творилось вот что... Мефодий, спеша отличиться перед господом, торопился с палом. «Без Фоки вознесуся в пламени... И буду славен в веках!» – обольщался наедине, сидя под колоколом, треснувшим и зацвётшим. Думал, никто его не слышит. Никто не догадывается о суете его и тщетности.
А колокол слышал. И дребезгливо жаловался реке на ничтожного человечка, задумавшего пожог. Принесёт в жертву семьдесят душ, а сам-то сгорит ли?..
– Не сгорит, – ворчал колокол, покачиваясь на ветру. – Утекёт через тайный ход. Наперёд знаю.
– Знаешь, так доведи скитским. Пущай с собою в пламень его волокут.
– Доводил уж. Язык вещий не понимают. Ты бы хоть, что ли, из
