– И троём не одолеете.
– Иди с нами. Чо они дались тебе, двоеданы? Ишо прихватят на тот свет.
– А, дак вон ты чего боишься, – усмехнулся Ремез язвительно. То вижу, заспешил.
– Не бруси, Ремез! Я страху не ведаю. Обездоленному хочу помочь – Турчин схватился за саблю, но скорей по привычке. Рубака, но с Ремезом не совладать. Тот в бою искусней. И всё ж обидно: в трусости обвинил.
– Не гневайся, – успокоил Ремез. – Оговорился неловко. Сам бы пошёл с тобой, да велено скитских от пала спасать...
«Спасать, – подумал с тоскою. Сердце нехорошо, больно сжалось. – Неужто все они неразумные? Видно, умники-то и сговорили к самосожжению».
– Разделимся, – кивнул Турчин.
На том и порешили. Домна осталась в Соколовских юртах. Отныне они так и будут называться. Снимется, уйдёт кочевать Агабай, которого Домна поставит на ноги. Род его возродится. Но здесь, на пепелище, вырастет сельцо Соколовка, которое станет впоследствии богатым селом, не ведая, что коню Ремеза обязано своим названием.
51
Черепахи да змеи. Колючки да песок. И что приглянулось здесь староверам? Скит построили. Где-то и лес нашли в пустыне, а лес, стало быть, и воду. Ну да, вон и мятый пояс реки. Опоясал пустынь, иссиня бурый, по краям бахрома мелких кустиков. Ни челнока, ни паруса на воде. Лишь чайки бранятся меж собою, а высоко в небе, ленясь крыльями шевельнуть, парит орёл. Посвистывают тушканы, у нор стерегут их корсаки. Всяк пропитание себе находит.
«А нам с тобой, Сокол, и подкрепиться нечем! – Ремез спешился, расседлал коня. – Ну хоть так попасись – запарился».
Повалявшись в песке, жеребец спустился к реке.
– Но, но! Не дури! Сперва остынь!
Сокол и сам знал: с жару пить – запален, но притворившись, что пьёт, коснулся воды губами, зашвыркал.
– Я вот те! – Ремез достал перо, бумагу, уселся: зная, что расшалившийся конь не упокоится, пока не побалуешься с ним, поднялся:
– Я вот те!
Сокол ждал его, делая вид, что не слышит, как хозяин крадётся сзади. Притворно сердясь, ударил задом, но мимо. Помнился первый урок, когда ещё под седлом не хаживал. Так же вот лягнул Ремеза, тот перехватил его ноги, толкнул вперёд. Соколок ткнулся мордой оземь, оскорблённо взвизгнул.
– Не глянется? То-то, – Ремез толкнул его ещё раз и свалил на бок.
– Вот и лежи теперь да ума набирайся!
Дав вылежаться, надел недоуздок и снял аркан. Словно волка почуял, конь дрожал и, резко вскочив на ноги, натянул повод.
– Неймётся? Тогда еще полежи, – он снова прижал жеребца к земле, затем, высоко задрав ему морду, привязал к столбу на цепь. Дав выстояться час, пришёл – Соколок ещё приплясывал, но гонору поубавилось.
– Уросишь? – удивился Ремез. – Тогда ещё маленько постой.
И снова ушёл. А когда явился, Сокол всё ещё приплясывал. Но теперь лукавил: без хозяина стоял смирно.
– Не надоело? – рассмеялся Ремез. – А я тебе хлебушка принёс... – подержал хлеб на ладони, дал коню понюхать и убрал. Видать, не промялся... Запросишь! Голод – не тётка!
Кинув седло на спину, едва успел отскочить: Сокол взметнулся на дыбы, но ударился мордой об столб.
– Больно? Кто ж тя прыгать-то вынуждал? – собрался было рисовать коня, пока ещё необъезженного, но сердце ошпарила жалость: – Молод ещё, горяч! Да и что за конь без норова?
Разуздав, дал хлеб, заговорённый Фимушкой, погладил звёздочку во лбу и лишь после этого подвесил торбу с овсом.
– Питайся. Потом под седло.
Однако, насытившись, Сокол вновь проявил непокорство, трижды сбрасывая с себя седло.
– Не стоит, – внушал коню Ремез. – Давай уж сразу обнюхаемся, без обиды.
Он наговаривал Соколу, точно человеку, какие-то случайные слова, и конь услышал его и дичился с каждой минутой всё меньше. Снова брал хлеб с ладони и уже не упрямился, покорился для виду, но своё удумал и, видно, ждал минуты.
И бежал однажды, когда Ремез был ранен. Он мстил за цепь, мстил за поруганную волю. Он ржал и, взбрыкивая, летел по степи, но вдруг упёрся передними ногами, словно перед ним разверзлась пропасть. Но не пропасть пугала, пугала степи бескрайность, а седло на спине напоминало о хозяине, который хотел стать ему верным другом. И не нагайкою внушал мысли о дружбе – добрым словом и шуткой.
Вскинувшись на дыбы, Сокол развернулся на задних ногах и сделал первый прыжок к человеку, который истекал кровью. К нему крались шакалы, и конь разогнал их и лёг рядом на брюхо, ожидая, когда хозяин очнётся.
Так началась их дружба. Конь понимал человека с полуслова. И не следовало упреждать его: «Не пей студёную воду! Ты запален!». Но Сокол был молод, игрив, и Ремез любил его шалости. Выговаривал коню для порядка. Тот с поддельною кротостью выслушивал его назидания и снова шалил, но тотчас утихомирился, увидав, что Ремез рисует.
Ремез вмиг вычертил синюю ящерку – речку, кусты, курган, клочок пустыни, перевернул лист и задумался: «Гарь... Геенна на земле огненная! За что обрекли себя люди? Что они ищут в огне?».
Очинив саблей перо казарочье, принялся рисовать скит. Не тот скит, к которому ехал, который видал на Вагае. Бревенчатый, мрачный за саженным прочно пригнанным частоколом. Лиственничные колья остры, как пики. Перед ними – ров. Через ров – мостик, который спускали не перед
