разглядывал, что висит у меня на стенах. У него была огромная, мясистая спина с жировыми складками и маленькая ярко-красная попка, как у десятилетнего мальчика, которого только что отшлепали. И вот он стоит там, смотрит на мой аттестат, на мои рисунки пони и фей и говорит: “Эх, напрасно я это”. Он оделся, а я накинула халатик и вышла проводить его до дверей. Мы пожали друг другу руки, и он сказал во второй раз: “Напрасно я это”. И больше мы с ним не виделись. Да я и не собиралась. И это был парень номер один.
– А парень номер два был менеджер в супермаркете. Он заговаривал со мной еще когда я в десятом классе была, а уж после того, как стала совершеннолетней и окончила школу, то взялся кадрить вовсю. И было у меня чувство, будто он знает про меня и про плотника. Не то чтобы знает-знает, но будто чует, на каком-то пещерном уровне, и меня это интриговало. Я заметила, что он носит кольцо, и сказала: “Вижу, ты женат”, а он ответил: “Да, но еле-еле”. И я рассмеялась, конечно. И подумала, что раз уж однажды я это сделала, то какая теперь разница? Я, наверно, надеялась, что получится лучше, чем в первый раз, ну, знаешь, в смысле физических ощущений. Но все прошло один в один так же, как с плотником.
– И где это было? – спросил Боб.
– С парнем из супермаркета?
– Да.
– В супермаркете.
– Где в супермаркете?
– У Ромео была раскладушка в бытовке. Я называю его Ромео, потому что так его звали – так было написано на его бейджике. И было похоже, что он там и живет, в этой бытовке, так что, может, он и вправду был еле-еле женат.
– А что насчет третьего парня? – спросил Боб.
– Третий был полицейским.
Боб поднял руку. Он услышал достаточно, и больше ничего слышать он не хотел. И защититься ему было нечем, кроме своей незрелости, и в ту ночь он капризничал, мучимый ревностью, чувством, едва ли знакомым ему раньше, но теперь оно полностью им овладело. Конни пыталась успокоить его, сколько могла, но вскоре ей это прискучило, и она заснула.
Когда Боб наконец заснул сам, ему снились сюжеты про рогоносцев, а проснувшись, он обнаружил, что верхней частью тела свисает с кровати. Конни еще спала; разглядывая ее лицо, Боб осознал мелочность своего поведения и, взяв себя в руки, разбудил Конни, чтобы перед ней извиниться. Извинения она приняла охотно и в ответ заверила его в своей необыкновенной именно что к нему привязанности, и снова они обнялись по-дружески, и снова это было оперативно, но Боб пообещал, что скоро наберется опыта, а Конни сказала, что она в этом не сомневается и всецело поддерживает все формы самоусовершенствования.
Несколько дней спустя Боб и Конни ехали вместе в автобусе. Никуда они особо не направлялись, а просто катались себе, и Конни пыталась показать Бобу, что именно она ценит в общественном транспорте. Тут ее постигла неудача, или, возможно, неудача постигла Боба, потому что ему так и не удалось хоть чуть-чуть полюбить поездки в автобусе, из чего вовсе не следовало, что ему не нравилось то, что происходило в данный момент. К этому времени они утопали в своей привязанности друг к другу, и будущее лежало перед ними во всей красе. Это был этап абсолютной уверенности и великих планов, в линзах телескопа мир представал четко, и они молча ехали по юго-западной части города, держась за руки и мечтательно глядя в окно, как делали и продолжают делать влюбленные. Заметив итальянскую пиццерию под вывеской “У трех парней”, Боб указал на нее и сказал Конни:
– Смотри, вон твоя любимая забегаловка.
Конни вывеску прочла, повернулась к Бобу и уже собралась ответить, когда в разговор влез румяный толстяк в твидовой кепке и тренче “Лондон фог”, наклонился через проход к Конни с вопросом:
– Простите, мисс, я правильно расслышал, что вы поклонница пиццерии, которую мы только что миновали?
– Да, сэр, причем самая страстная, – ответил за нее Боб. – Вы бы послушали, что она может сказать о трех парнях.
На толстяка это произвело впечатление; он мотнул головой энергично, коротко выдохнул и надавил на звонок сообщить водителю, что намерен сойти.
– Видите ли, в чем дело, – объяснил он, вставая, – я тут неподалеку живу. И я ценю добрый совет. От соседа соседу, как в животном царстве, как в лесу птицы делятся, где что, перекликаются с верхушки дерева на другую.
Мужчина поднял воротник повыше, затянул пояс и был таков. Боб повернулся к Конни, чтобы выразить свое удивление неожиданной поэтичностью момента.
Она все еще смотрела на Боба, и не то чтобы дружелюбно смотрела или недружелюбно – нет, скорей пристально. Она придерживала свой ответ, пока толстяк изливался, но теперь выдала его Бобу, пусть получит:
– Парней четверо, включая тебя, милый. Четверо парней, и счет еще не закрыт.
* * *
Однажды, допоздна засидевшись у Итана и выпив фруктового вина на две кружки больше, чем следовало, Боб улегся на кусачий зеленый диван и решил остаться там на ночь. Он уже спал, когда раздался стук в дверь. Итан в нижнем белье пересек комнату, чтобы открыть, и сквозь темноту провел к себе в спальню женственных очертаний особу, нещадно надушенную. Судя по звукам, которые стала издавать посетительница, общение проходило успешно в масштабах, которые Боб и представить себе не мог; подразумевается под этим то, что он в самом деле не представлял, что там у них в спальне творится. Уставившись в потолок, он стал ждать, когда звуки утихнут. Выкурил сигарету, прикурил от нее вторую. Когда дуэт наконец достиг своего финала, грянувшая затем тишина оказалась столь внезапной и полной, что Боб воспринял ее как шум, и откуда-то из недр здания донеслись аплодисменты – соседям Итана было, надо полагать, не впервой, что подобные звуки издаются в его квартире.
Утром Боб проснулся с больной головой: по причине вина, а также оторопи и зависти. Он сварил кофе и уселся за кухонный стол, дожидаясь, когда Итан и его дама выйдут из спальни, но тут Итан явился через парадную дверь, один, с розовой картонкой кондитерских изделий под мышкой.
– Доброе утро! – сказал он.
– Доброе утро, – ответил Боб. – А где же твоя визгливая и безотказная подруга?
– Ушла домой еще пару часов назад.
Итан налил себе чашку кофе и сел за стол, ожидая допроса, который, он знал, не мог не начаться.
– Итак, – начал Боб. Одним этим словом он сумел сказать многое. Он сказал: “Так вот как ты, оказывается, живешь”. Он сказал: “И таково, значит, звуковое сопровождение твоих занятий
