удивительно схожими: обоим было слегка за тридцать, недурно образованны, политически активны, мечтали исколесить все страны мира, испробовать блюда всех народов, были открыты новому опыту, и, что главное, оба – не планировали брать на себя ответственность за рост углеродного следа человечества.
– Глупый животный инстинкт должен быть побеждён всяким мыслящим разумом, – минимум эмоций на лице.
– Конечно, это же абсолютно бестолковый рудимент, – такой же холодный ответ.
– И ведь исторически большинство выдающихся гениев его в себе искоренили.
– Именно.
– А ещё среди них было много небинарных личностей и полиамористов.
– И ревность тоже рудимент.
– Безусловно.
Слово за слово на party в честь Thanksgiving Day в арендованном коттедже они дивились тому, как правильно отвечают друг другу на всё более заковыристые вопросы. Это пробуждало в них приступы наигранного смеха – с едва приподнятыми уголками губ. Конечно, они бы и минуты своего времени не стали тратить на собеседника, если бы заподозрили в нём малейшее отклонение от прогрессивного дискурса.
– Счастье для меня заключается в свободе. Свободе выбора, свободе быть собой. Свободе говорить «да» и «нет» искренне, без оглядки.
– Я сейчас нахожусь в поиске того, что наделит меня энергией и смыслом.
– Меня восхищают люди, которые живут в согласии со своими желаниями, а не только со списками запретов.
Чтобы перескочить от завязки к кульминации, потребовалась бутылка калифорнийского бургундского (довольно кислого), специально (и втридорога) заказанная к мероприятию, и пара бокалов (само собой, красненьких стаканчиков) сухого сидра за живой беседой о реальном положении дел в стране, крепчающей цензуре и предпочтительных формах петтинга.
Без меня они бы разбежались, вероятнее всего, в вечер знакомства, а не год назад в дикой спешке, покупая за пятизначные суммы места в многокилометровой очереди на Верхнем Ларсе. Такая пробка в заднице не снилась Южному шоссе Парижа. Тёмные времена, голуби мира, чёрные квадратики в профилях, всё так важно, так обострено до предела. Чувствовать себя живым, дышать, пульсировать, эякулировать, постарайтесь обходиться без рецептурных препаратов. Но вот незадача! В результате первого же и нелепого по большей части совокупления я (!) нависла проклятьем над прекрасным свободным будущим, которое каждый уважающий себя космополит рисует за бугром. И вместе с моим зачатьем мир начала двухтысячных вдруг стал трещать по швам, как бы наглядно подтверждая злой рок… Всё это родители любезно вывалили на очередном «сеансе правды» с семейным психологом.
– И вдруг рухнуло небо, понимаете, я это давление физически ощутила, от него нельзя было спрятаться, мне не помогала никакая гомеопатия, даже молоко собаки Ц тридцать, – рыдала истеричного вида женщина с угла белого кожаного дивана. – Ненавижу эту страну!
– Опять… – взвыл прилизанный мужчина с другого края дивана.
Психолог покашляла. Отец относился к гомеопатии с нескрываемым презрением, представляю, каких усилий ему стоило не заявлять об этом.
– «Норд-Ост», «Курск», Беслан, весь твой мир летит под откос, особенно после одиннадцатого сентября, – продолжала мама, не замечая ничего вокруг себя, – и вдруг это… правда жестоко, тебе надо готовиться прыгать в спасательную шлюпку, но ты вынужден сознательно тонуть на корабле вместе с капитаном…
– Вы понимаете, это как будто ядерную бомбу над головой взорвать, – потупив взор, вторил ей папа. – Нет, мы, конечно, её любим, мы работаем день и ночь, обеспечиваем потребности ради того, чтобы у неё была возможность распоряжаться судьбой самостоятельно.
– Я вас прекрасно понимаю, – психолог, расположившись напротив, одобряюще кивала головой.
– Мы о таком и мечтать не могли.
Я – двенадцатилетняя, не сказать чтобы сильно ошарашенная – сидела посредине и болтала ногами. На этом фронте я была уже закалённым бойцом, рассматривала книжечки на полках, рыбок в круглом аквариуме, чесала языком брекеты до приятной ноющей боли.
– Немедленно прекрати скрипеть! – сквозь зубы прошипела женщина. – Это очень-очень непросто произносить вслух!
– Вы большая молодец.
– Ты должна быть благодарна, – скрестив руки на груди, произнёс мужчина.
Презервативы и оральная контрацепция – куда без этого. Девяносто девять и девять десятых процента от девяноста девяти и девяти десятых процента. Им просто не повезло, а я теперь вынуждена каждый день благодарить эту невозможную статистическую оплошность. Если бы меня воспитывали в семье религиозной или хотя бы не столь враждебно настроенной по отношению к вере, я бы не колеблясь обращалась к Богу. Мне же приходится обходиться холодной (очень-очень холодной) случайностью. Этот скептический тон, имприматурой нанесённый на белое полотно моей личности, по мере высыхания всё сильнее просвечивал на теневых участках характера.
Следующей за вечеринкой встрече ровно через полтора месяца предшествовало смс-сообщение от неё, от стресса блевавшей в ванной с двумя полосками теста в руках.
– Джинсы порезаны, лето, две полоски на тесте… – напевал долговязый неказистый парнишка с рыжеватой бородёнкой в клетчатой фланели, спускаясь по лестнице и ловко покручивая на пальце ключи от верного «Форда Сиерры». – А ведь я не мог этого напевать, по времени не сходится. Вот такой я внимательный, по-настоящему тонко. Только вот что мне от этой тонкости: влип-то совсем не тонко. Ползу по тонкому льду! – Прыг через ступеньку, чуть не навернулся, ух. – И если уж на то пошло, то прогрессивные личности никогда не назвали бы дочь Надей. Как ни пляшите, я на такое не клюну, ну уж нет!
Ну хватит, пап. Одну-единственную персональную реплику и ту запорол своей нудятиной. Кстати, насчёт фактических ошибок, я задаюсь вопросом: почему они не избавились от нежеланного плода? Знаю их, как никто другой, будучи буквально продолжением их генетических цепочек: это разумное решение далось бы им очень просто. «My Body – My Choice» – выбито в две строчки на мамином запястье. А моя душа – это чьё дело? Тем более от них же мне было известно, что у матери имелся подобный опыт. Что за чудесный случай им воспрепятствовал? Там что, и впрямь комета на них упала? Главный вопрос моей жизни, получается. Про это родители ни на одном сеансе не заикались.
Воочию вижу, как они выходят из подъезда, без лиц, не смотрят друг на друга: ни интереса, ни нежности, ни страсти. И вдруг лица их озаряет пунцовая сфера, быстро увеличивающаяся в размерах. Это всё? Так просто? Для продолжения просто перейдите по ссылке…
Кликайте на неё, ну же. Не стесняйтесь, прям пальчиком по бумажке/экранчику. Тык! Это не так сложно, верно? А вдруг что-нибудь произойдёт?
Что тогда, если не комета?
деликатес: «Материнский капитал».
эля437: «традиционные ценности».
Олег_осел: «Я».
Я не могу однозначно заявить, что они не справлялись с родительскими обязанностями, скорее, эти обязанности не доставляли им никакого удовольствия. Сплошь тревога и напряжение. Они и сами себе радости доставляли не шибко много, и тем не менее в каком-то смысле между ними выстроилось сдержанное взаимное уважение, они отважно продолжали работать над собой, ходили на какие-то курсы, покупали тренинги, с письменного согласия изменяли, закидываясь горстями антидепрессантов…
– Гендерная диспозиция, повтори.
– Геденая дисция!
– Нар-р-р-ратив, давай, моё хорошее.
– На-а-а-псив!
– Молодец, но можно лучше. Дальше: дискурс.
– Диску!
– Социальный конструкт. Ты не стараешься.
– Сасальный контукт!
– Апроприация.
– Апопиация!
Времена меняются, меняются и нравы, но конфликт поколений остаётся: раз уж самим родителям не удалось схватить за хвост птицу счастья (в первую очередь из-за тоталитарной установки в детстве, а уже потом «по-честному» из-за меня), то они закономерно требовали воплощения духа свободы и осознанности в своём детище. Я стала для них полумистическим олицетворением возможности приблизиться к их отчаянно-утопическому образу жизни, где нет войн, глобальное потепление побеждено, как и голод и всякое неравенство. В этом заключалась особенность их оторванной от действительности заботы. Каков мир на самом деле, их интересовало меньше всего, предметом их крайней озабоченности было то, каким мир должен быть.
жабаклава: «и в чём они не правы?»
прокладка_аленовна: «минусы будут?»
тортрайдер: «аплодирую стоя».
С пелёнок я была окружена чутким вниманием, оберегающим неокрепший ум от малейшего деструктивного влияния архаичных пережитков прошлого: стереотипизации, гендерных предрассудков и прочих институциональных мерзостей. Я воспитывалась в атмосфере философской вседозволенности и, скажем так, биологической просвещённости. В соответствии с передовым веянием моды родители отказались от родительских ролей, обозначив себя нейтрально – именами. «Мама» и «папа» попали под «рекомендательный» запрет, как отвратительная деструктивная полителия, из которой сочится принуждение кого-то там к чему-то там. Был период, когда
