Под синим солнцем - Рома Декабрев

– Что вы, я никогда не опущусь до такого! Да и незачем!

– Сами пишите.

– Я бы и рад, да сам, к сожалению, не могу, представьте себе, я пугаюсь собственного почерка, – он вытянул перед Надиным лицом трясущуюся кисть. – Просто поймите, тут были свои правила, репертуар, рассадка в зале, слоганы, теперь же всё будет по-другому. Смена власти – всегда волнительный момент. – Суфлёр аккуратно положил связку длинных ржавых ключей на столик.

– Я никогда не подпишу это.

– Поздно. Вы сопротивляетесь, но помните, девочка моя, вы всегда и везде будете не на своём месте, и в этом мы схожи, – произнеся это, он согнулся на трясущихся ногах и поднял бумаги, это стоило ему огромных усилий. – Единственное, что может нас порадовать, – тоска по упущенным возможностям, тлеющим теням тех себя, кем мы никогда не станем, и тем тропкам, по которым нам не удастся ступить в силу сделанного выбора. Нас там много больше, чем здесь. Здесь же мы – лишь формальность, в которой сливаются воедино прошедшее и будущее. Бесконечность против одного. Обратите внимание на свою ладонь, жирная точка посредине выведена чёрной ручкой… на то, как двигаются пальцы в жёлтом свете лампочки накаливания. Что они значат? Что они по отношению ко всем другим вариантам движения кисти? Концентрация, предательство или отрицание?.. Прочтите договор внимательней – там всё есть. Вы уже всё подписали. Спишите эту несвязность на мой почтенный возраст, старикам много чего сходит с рук.

Он продемонстрировал смазанную кляксу в соответствующей графе.

– Это не моя подпись! – законно возмутилась Надя.

– Во-первых, нам нет до этого дела. Какая бы там подпись ни была, хоть на заборе х, лишь бы только вашей рукой поставлена. Можете подать в суд, но я гарантирую, что дело затянется настолько, насколько нужно. Стоит ли тратить время столь безрассудно? Во-вторых, это именно ваша роспись. Если не забуду, то вышлю вам копию договора. В договоре зафиксированы ваши права и обязанности, у вас будет возможность внимательнее ознакомиться с ними. И конечно, налоги, да, не забывайте вовремя платить налоги.

Надя взглянула на ладонь: чёрная точка была смазана.

– А теперь я вынужден попрощаться. Дзынь-дзынь! Тут так и написано: «Колокольчик надоедливо зазвенел, и Суфлёр вышел».

Старик вышел, звонко щёлкая тростью по шахматке пола.

Ключи лежали ровно на знаке, выцарапанном на столе. Свалившаяся разом на девушку информация требовала тщательного переваривания, но психика её рванула в пике, в связи с чем она вынуждена была схватить связку и незамедлительно побежать в таинственную кладовку с подписью «hrm». Нехорошее предчувствие, ой нехорошее. С первой же попытки Надя открыла первую дверь: темно, что это? Шагнула неуверенно, на противолежащей от дверного проёма стене различимы окна, сквозь которые в полумрак просачивались огни соседних многоэтажек, этот едва различимый скрип паркетной ёлочки, этот запах, чуть более уверенным движением она провела кистью по знакомой фактуре обоев, наткнулась на выключатель в том месте, где он и должен быть… в следующее мгновение девушка томительно потягивалась в привычном интерьере своей спальни. Полы её лёгкого шёлкового кимоно распахнулись.

888

И снова стою я напротив. Куда бы я ни шёл, я всё равно возвращаюсь сюда. Все пути мои, невзирая на годы и километры, ведут к этому перекрёстку. Я подчинён необходимости вспомнить что-то, чего никогда со мной не происходило, и не будет мне покоя, пока этого не случится.

…я смотрю с другой стороны, с улицы кафе просматривается полностью, создаётся особая мера глубины, рождённая бликами и отражениями проезжающих автомобилей. К чему это преувеличенно любезное выражение? Это же не Надино лицо, а маскарадная маска. Что она при этом чувствует? Ничего? Мимо проплывает дамочка с коляской и длиннющим мундштуком в зубах, оканчивающимся пульсирующим рыжеватым свечением удилища глубоководной рыбины.

Легко представить неловкость ситуации, если вдруг под тихий звон китайских колокольчиков в кафе завалится кто-нибудь из знакомых, вот и думай, сколько оставить на чай, чтобы, с одной стороны, не показаться скрягой, а с другой – не признать себя виновником случайности обстоятельств. Она делает вид, что ничего не замечает, возвращается за стойку, ей хочется побыть в одиночестве, ещё шажок в сторону кухни, откуда можно выйти через служебный, постоять с минутку, глядя, как на кеды капает с крыши, ногам становится сыро и холодно.

От Надиных жестов веет добром, добром и печалью, придающей добру острые грани, как огранка придаёт самородку ценную форму. Как бы вернуть всё на свои? На счёт три-четыре!.. должен – ничего не должен, но хочу, играет гармонь: «Бьётся в тесной печурке огонь…», искренность – последняя валюта, дальше – уж не человек, и мосты – совсем опустели, назад ничего не воротить, да и зачем? Позднь глубокая, попросить счёт, оставить деньги, уйти как ни в чём не бывало, ничего не говорить, не сметь даже помыслить, прикасаться…

…новый лист, пжалуйста! А старые – подсуньте незаметно Надежде. Вы вольны думать что угодно, но я в творческом восторге и не могу остановиться; в кандалах: утро перед казнью; «Ночь над Днепром», это моё последнее желание, остальное, будьте любезны, в присутствии адвоката. Всё написанное выше и ниже вам ещё придётся доказать, даже если я клясться буду небом, что это чистокровное признание. Как же это называется?.. П… невиновности. Альфа Весов. Ещё вам придётся постараться, поломать мозги, чтобы склонить чашу не в мою сторону. Кислая губка, пропитанная уксусом, – сильнодействующая сыворотка правды, не выкинешь и слова! Дайте ингредиентам смешаться самим! Мы – огромный варящийся кисель, последним пусть кинет худший из худших, подымет булыжник над головами, над одной моей головой, и завершит. Где доказательная база, суки! Много-много подчёркиваний!.. Вместо этого вы приносите мне с кухни стакан воды и три десятка таблеток на выбор (без выбора), разных цветов и размеров. Ах! Вот зачем мне нужно было на кухню! Точно! Я не вспомнил, а вы вспомнили, выручили… куда летим?

Надя припала к стене, изъеденной каверной прошлого, и отчётливо почувствовала, как ею – какой-то особо одинокой её частью – движет потребность не найти своих, никогда не встретиться с теми, с кем можно беззаботно делиться улыбкой, не имея на то конкретных причин. Священный человеческий инстинкт – быть частью чего-то большего – виделся Наде не чем иным, как красивой блажью, ставшей узким горлышком бутылки, из которой её одиночество кроткими рывками льётся на песок.

Избегающий тип привязанности. Посреди некогда родительской спальни возвышается штатив с камерой, неправдоподобно жемчужное свечение видоискателя настойчиво приглашает Надю к новой точке обзора, и несмотря на то, что нутро активно противится, она неуверенно протягивает руку и касается затвора. В следующий миг Надя сама становится затвором, внутренним импульсом, направленным на шторку объектива, и дальше – воспринимающей безысходностью матрицы.

Надя и раньше замечала в себе это малодушие: стоило только кому-то извне перейти черту безразличного приятельства, она тут же испытывала необходимость побега, а после не без самодовольства фиксировала, что оставшиеся позади безымянные тени вполне успешно существуют и без неё, а кто-то наверняка даже избавился от балласта в её лице.

Открыть комментарии.

кровабабя: «Ну а чего ты ждёшь? Что они будут локти себе грызть? В петлю полезут ради тебя? Ты им не нужна, и они тебе тоже. Это нормально».

Пустеют рамки на стенах, на полках. Обнажаются.

кунжутовый_королевич: «а родители?»

Можно предположить, что я-то и являлась в их пьесе главным антагонистом, перевернувшим ход сюжета своим вторжением. И партии их, не имеющие в идеале ни стен, ни границ, накрылись медным тазом. Я стала их границей, одним-единственным трагическим пересечением на контурной карте суетных судеб. Считая себя чуть ли не избранными средь окружающего убожества, при встрече они обнаружили друг друга