одним человеком и внимает его речи; напоминает проповедь; алтарь науки, свет истины, жаждущие взоры, пылкие речи; вряд ли – вчера все так напились, что сейчас наверняка спят непробудным сном, сложив головы на парты, как на плаху… В школе всё было проще; были только уроки и перемены, было время свободное и несвободное; был только дом и школа, дорога между ними, – и больше не было ничего, что вносило бы рассеянность в установленный порядок вещей. Сейчас же с толку сбивало само пребывание в общаге, что походила на очень большой коридор, прихожую, приделанную к целому университету. Кристина посчитала, что если она поделится этой мыслью с Инной, та назовёт её сумасшедшей. А это вообще моя мысль? Мне просто показалось. Почему я волнуюсь? Я думаю – о Насте, о том, как она сегодня выглядит… Кристина запнулась – дальше общих и весьма расплывчатых очертаний вожделенный образ не вырисовывался, единственным же, что наполняло его жизненной пульсацией, было желание, присутствие которого продолжало оставаться для Кристины загадкой
как вчера когда я перестала доверять собственной памяти и всё равно упрямо пыталась восстановить её образ хоть голос внешность наряд все до единой детали растаяли в мутном фоне когда человек говорит «это было» Когда ты очень хочешь увидеть другого человека, с кем тебя ничего не связывает, кроме взгляда, привествующего слова, это ведь называется любовью? С головою – в омут. Не видя воду, лезут вброд. Чёрт подери, чёрт подери. Я пойду сейчас в универ, не могу тут больше сидеть. Меня пугает общежитие. Надо было сразу Свете сказать, она бы всё поняла, и я осталась бы у неё ещё пару дней. Честно, клянусь! – мне тут страшно. Саркофаг, саркофаг…
Отказавшись от предложения Инны разделить с ней чаепитие, Кристина собрала рюкзак, набрасав туда тетрадей и ручек, и вышла из комнаты. Действительно, в коридоре ей стало намного спокойнее, ведь она находилась здесь одна, и дверь надёжно защищала её от того, что могло находиться в комнате. Однако, не забывай, это твоя комната. Вернее, её половина.
Да уж… Поездка действительно долгая. Несколько дней назад, когда я ехал на собрание первокурсников, эта дорога не казалась такой изматывающей. Наверное, это из-за короткого сна. А ведь ездить так предстоит ещё очень много раз. Очередная остановка – и пассажиров становится всё больше. Места закончились, и некоторым приходится ехать стоя, хоть это запрещено. В заляпанном высохшей грязью окне – уходящая вдаль вторая продольная. Раньше мне едва ли приходилось ездить так далеко, тем более – по второй продольной, которая, по сравнению с первой, казалась мне более дикой, что ли, необустроенной. Не знаю, откуда пошла такая аналогия, но если первая продольная пролегала вдоль ухоженных, обжитых домов, то по бокам второй продольной стояли либо гаражи, либо новостройки, образ которых вызывал во мне смешанные ощущения. Волгоград – такой старый город. Настолько старый, что девятиэтажки производили впечталение чего-то неествественного, неземного, носившего характер чего-то непостижимого среди образцовых пятиэтажных зданий, что были возведены после войны.
Невыносимей всего то, что мы постоянно рядом. На дистанции взгляда, в диспозиции ролей в этой круговерти; мы части рутины, мы и есть, поверь, эта самая рутина. Каждый день я вижу тебя, наблюдаю за тобой, уверенная, что ты не видишь и тем более не чувствуешь моего взгляда, которым я изучаю твоё лицо и твою фигуру, твой каждодневный наряд. При таких ножках тебе очень идут юбки. Ещё джемперы. Их тонкая ткань облегает твоё гибкое, стройное туловище. Мешковатые свитера чересчур грубы для твоего стана. Я уже говорила, что это невыносимо, постоянно находиться рядом с тобой, однако, стоит тебе хоть раз не появиться на учёбе, становится намного хуже. Никакая память не в силах восстановить твой образ. И слава богу. Была бы я в силах представить тебя во всех деталях, то это означало бы, что теперь нас с тобой ничего не связывает, что ты окончательно поселилась во мне, став очередным периодом жизни, главой биографии, которую хочется перелистнуть, чтобы наконец узнать, что было дальше. Гадость… Но каждое воспоминание о тебе страдает неизлечимым изъяном, в твоём образе находится неустранимый элемент, который и заставляет меня изнывать от тоски, что тебя нет рядом со мной. Вспоминая тебя, я начинаю тебя забывать, и это приносит мне нестерпимую боль. А в боли этой – наслаждение.
Откровения марионетки, которые никогда не прозвучат из её уст, ибо уста её – чужие уста, да и сама марионетка представляет собой вещь несобственную.
Стать живым – этого я боялся.
Блестящий, почти огненный взгляд, вышедший ко мне из декоративного леса. Он звал к себе, а я ничего не мог ответить, лениво поддаваясь соблазну. Это не походило на нас с тобой. С Валей меня связывал инстинкт. А ты… слов не нахожу.
Когда глаза привыкли к свету, Кристина встала с раскладушки; та скрипнула, будто поздоровавшись с девушкой. Только не хватало мне приветствований от машины по производству сколиоза. Спина начинает напоминать горную тропу, позвонки гудят. И всё-таки я свыклась. Если прямо сейчас мне подарят кровать, я стану воротить нос, ведь нет ничего лучше раскладушки. Дура. Небо за окном едва окрасилось розовато-молочным цветом, напоминая речную заводь, а в манящей прохладе, заползающей в комнату через открытую на балкон дверь, угадывались нотки предстоящей полуденной жары, что связано было отнюдь не с перцептивной, а с рассудочной системой: впечатанные в мозговую корку рефлексы как всегда оповещали, чем грозит сегодняшняя погода, что даёт основания полагать, что погода – это скорее привычка, чем объективное состояние бытия. Бытие само похоже больше на привычку, чем на что-либо ещё; оно и есть привычка. Так или иначе, Кристина действительно привыкла, что в Волгограде жара – это навязчивая мысль, свербящая каждый из возникающих в сознании образов, и сколь бы ни была свежей ночь, жара постоянно норовит напомнить о себе, если не воспринимать жару как вечное припоминание о её собственной персоне, потому что когда жара полностью вступает в свои владения, припоминать уже нечего. Кристина зевнула и поплелась в ванную проснуться так трудно что завидуешь Сизифу ведь ему не надо было спать не надо было переживать это состояние из раза в раз он просто катил камень потом камень катился Сизифу буквально было не до сна он превратился в фигуру по ту сторону сновидений; по пути она
