Стоило только представить, как распахнется дверь и на пороге кабинета окажется мать того, кто еще несколько дней назад пытался избавиться от призраков прошлого, от груза детских воспоминаний, грозивших похоронить под своими обломками будущее взрослого, но очень неуверенного в себе мужчины. Во всех своих проблемах он обвинял мать, а та, в свою очередь, была уверена, что только она сможет помочь своему мальчику.
После таких клиентов Саша каждый раз отгоняла от себя мысль о правильности собственного выбора: у нее нет детей, и, слава богу, никто не обвинит ее в неудавшейся жизни. Но в данном случае не это было главным. Внутри у Саши все оборвалось. Что бы ни говорила мама Овсянникова, что бы ни оказалось в его письме, Лескова винила себя в том, что этот мужчина все-таки воплотил свою угрозу. Он пришел к ней с душевной неразберихой, а она помогла ему настолько, что он легко покончил со всеми проблемами раз и навсегда. Собственно, а почему легко? Откуда ей знать, что происходило с человеком, стоящим на краю?
Стук в дверь заставил Александру вздрогнуть. Лескова хотела сказать «войдите», но не смогла. Спазм не позволил ей произнести ни слова. Потирая шею, словно избавляясь от того, что беспощадно душит, Саша стремительно подошла к двери и распахнула ее.
– Александра Олеговна? – тот же голос, та же интонация, но теперь еще и глаза. Выдержать прямой, изучающий взгляд Лескова не смогла.
– Проходите, пожалуйста. – Она снова могла говорить.
Невысокого роста, полноватая женщина прошла через кабинет тяжелой походкой. Осмотрелась.
– В каком кресле он обычно сидел?
– Или на кушетке, или вот в этом кресле. В зависимости от настроения, состояния, – Саша положила ладони на высокую спинку кресла и тут же отдернула руки под гневным взглядом матери Леонида. – Присаживайтесь, пожалуйста. Простите, я не знаю вашего имени.
– Инна Станиславовна Овсянникова, но это не столь важно. Мы с вами больше не увидимся. Вы можете не засорять вашу память подобными мелочами.
Женщина медленно, осторожно села в кресло, в котором не так давно ее сын пытался обрести душевное равновесие. Она закрыла глаза, представляя, как он рассказывает своему психоаналитику о том, что его гнетет, о том, как трудно ему выживать в этом мире. Дорого бы отдала Инна Станиславовна, чтобы узнать, какие советы давала Леониду эта красивая, испуганная ее приходом женщина. Без стеснения рассматривая Лескову, Овсянникова решила для себя, что ее сын выбрал не того врача.
– Вы так смотрите на меня… – Лескова не пыталась скрыть волнение.
– Как?
– Снисходительно и обвинительно. Мол, чего еще ждать от такой, как я.
– Нет, Александра Олеговна. Я подумала не об этом. Я вообще сейчас ни о чем не могу думать, потому что вчера похоронила сына, любимого сына. У меня еще есть дочь, но мне всегда казалось, что с моим мальчиком мы близки и понимаем друг друга с полуслова.
Лескова отвела взгляд. Не могла же она рассказать о том, как жаловался Леонид на то, что мать придавила его своей любовью и заботой, как бетонной стеной. О том, что она вмешивалась в его жизнь настолько, что разрушила два брака и не собиралась останавливаться на достигнутом. Саша не могла открыть информацию, считающуюся конфиденциальной. Со слов Леонида она знала, что его старшая сестра оказалась более стойкой и защитилась от властной матери очень просто: перестала с ней общаться. А вот он не мог поступить так категорично.
К тому же… Этот мужчина вдруг решил, что именно она, Александра, должна стать для него спасительницей – спутницей, которая сумеет оградить его от деспотизма самого близкого человека. В этом озарении не было желания продолжать беседы пациента и врача. В какой-то момент Овсянников круто изменил их общение. Они рассуждали о том, что такое секс, сексуальность, возможность крепких, доверительных отношений между мужчиной и женщиной. Лескова поначалу обрадовалась тому, что смогла переключить его внимание и озабоченность отношениями с матерью, увести его от многолетних обвинений, обид, сожалений, но вскоре поняла, что ошиблась. Клиент всячески оказывал ей знаки внимания. Приходил на прием с цветами. Для демонстрации своих чувств он избирал традиционные способы: приглашал в театр, на выставки, пикники, прогулки. Получая отказ за отказом, не терял бодрости духа. Он считал, что терпение нужно в самой безвыходной ситуации, а поведение Александры он рассматривал как женское кокетство и набивание цены в чистом виде. Правда, Саша попыталась переубедить его.
– Давайте договоримся, Леонид. Моя личная жизнь проходит за пределами этого кабинета. Ваша – тоже. И самое главное – они никак не пересекаются.
Вот тогда-то и начались новые проблемы. Овсянников вел себя неадекватно. Однажды Саша пожалела о том, что газовый баллончик не в кармане, а в ящике стола. Он бросился на нее, но в последний момент остановился, сумел совладать с собой. Тогда-то он и начал настаивать на встрече у него дома. Саша категорически отказала. Он пригрозил…
– Это вам, держите, – Инна Станиславовна достала из сумочки белый конверт. Протянула его Лесковой. – Держите.
– Письмо?
– Письмо.
У Саши дрожали руки, когда она доставала из раскрытого конверта сложенный вчетверо листок. Никогда не думала, что придется пережить нечто подобное. К тому же она чувствовал на себе пристальный взгляд Овсянниковой.
– Что же вы не читаете? Боитесь? – насмешливо спросила та.
– С чего вы взяли?
– Я бы хотела увидеть, как вы читаете.
– Хорошо. – Лескова расправила лист.
«Дорогая Саша! Обращаюсь к вам так, потому что сейчас мне никто не может запретить называть вас и дорогой, и любимой. Вы ведь все поняли, только пытались, как положено, свести наши отношения к сугубо деловым. Вы и сами испытывали ко мне то, что называют симпатией, влюбленностью, но боролись с собой. Сколько раз в жизни вам приходилось бороться с собой? В вас столько внутренней силы, а вот во мне больше не осталось. Я напишу то, что поймете только вы: моя мама сложила мозаику моей жизни по собственному усмотрению, но в этом последнем шаге не вините ее. Никто не виноват в том, что я больше не хочу жить.
Это желание уйти зрело во мне долго, не один год. С того самого дня, как я почувствовал внутри пустоту. Если бы вы знали, как невыносимо тяжело жить с вакуумом внутри. Я попытался заполнить его любовью к вам, но вы четко дали понять, что это невозможно. У меня были две жены. Обеих я любил, но мама любила меня больше и отвоевала для себя. У меня есть дети, но я не общаюсь с ними, потому что их матери считают меня тряпкой. У меня есть прибыльная работа, но изо дня в день мне приходится кривить душой или тем, что от нее осталось. Как вам такая картина? Удивлены, ведь я и половины не рассказывал во время наших встреч. Это не имело смысла с самого начала. На этой земле нет любви. Даже слов нет, чтобы ее выразить. Вы смогли убедить меня в этом, и какое-то время я сопротивлялся по инерции. Нет любви, нет души, нет смысла, нет человека. Вы сами-то есть? А вот меня нет. Прощайте. Ваш Леонид».
Саша подняла глаза, полные слез. Инна Станиславовна презрительно хмыкнула.
– Расчувствовались, Александра Олеговна?
– Вы наверняка прочли это письмо, – сдавленным голосом ответила Лескова.
– Не буду лгать – прочла.
– И после этого вы смотрите на меня как на виновницу происшедшего? Вы пришли только за тем, чтобы увидеть, насколько мне будет больно? Вам стало легче? – Саша чувствовала, что срывается. Еще немного, и она скажет то, чего не должна говорить ни в коем случае.
– Я знаю одно: ему никогда не было уютно на этом свете, – Инна Станиславовна поднялась, – надеюсь, на том будет лучше.
Лескову покоробило от того, как спокойно она произнесла эти слова. Как будто потеря сына не стала для нее трагедией, невосполнимой потерей. Овсянникова выглядела усталой, удрученной, но, по мнению Саши, не убитой горем.
– Вашей выдержке можно только позавидовать, – тихо произнесла Саша.
– А вы приготовились к истерике, крикам, слезам, причитаниям? Нет, я не доставлю вам такого удовольствия! – Овсянникова направилась к дверям.
Теперь она шла еще тяжелее. Казалось, она едва переставляет ноги. Саша жалела о своих словах, но их было не вернуть. Женщина подошла к двери и, не поворачиваясь, сказала:
– Как вы, бездушное существо, позволяете себе вмешиваться в судьбы других людей? Вы – пустышка! Женщина, которой за сорок, без семьи, без детей, без привязанностей – ничего из себя не представляющий биологический объект. Вы вампир! Все эти годы вы питались несчастьями других, самоутверждались за их счет. Интересно, когда же вы остановитесь? Или что вас остановит? Может быть, смерть Леонида? Или еще чей-нибудь уход?
Инна Станиславовна вышла из кабинета, бесшумно закрыв за собой дверь. Саша автоматически подошла к своему столу, села в кресло, положив перед собой письмо Овсянникова. Она не собиралась перечитывать его. Положила на него ладони и закрыла глаза. Она ощутила, как тысячи невидимых иголок впиваются в ее руки. От каждого укола по телу разливался жар, от которого Сашу бросило в пот. Она отдернула руки и резко открыла глаза.
