наш театральный волшебник… — С этими словами, с такой газированной радостью шел к Филиппу лысоватый коротенький человечек, смахивающий издали на Луи де Фюнеса. Это было в зале, где в обшивке стен господствовал мельхиор. И еще бросалось в глаза множество первоклассных детских игрушек. Филипп опять почувствовал: играют по правилам его профессии… пытаются, по крайней мере…
Господин, который увенчал Филиппа таким изысканным титулом, поднял с ковра резинового гнома и, помахивая им, приблизился.
— Милости просим. Я — Вич, Максимилиан Вич, имею приятное поручение занять вас до начала главной аудиенции. Прошу… — Он усадил Филиппа в низкое, слишком барственное кресло, а сам остался на ногах, хотя напротив стояло такое же.
— Знаете, на сцене я ваших сказок не видел, а это, оказывается, нельзя: попадаешь в неловкое положение, одни жалеют тебя, другие стыдят… Так что пришлось срочно прочесть парочку, буквально вчера. Слов — нет! Нокаутировали! Воображаю, как это было в декорациях да с хорошей игрой… Вы ведь сами и постановщиком были?
— Часто был сам, да. Ревновал их, знаете, к чужой режиссуре.
— Ну да, ну да: кому же и выводить своих деток в люди, как не кровному отцу?
Слишком сладок он, этот Вич. Галстук, разумеется, тот же… а костюм светлый, в отличие от униформы тех парней. В целом облик стареющего жокея или спортивного врача…
— Это все дела давние, — бегло улыбнулся Филипп.
— То есть? Не понял…
— Ну, не работаю я сейчас в искусстве, строго говоря. У меня впечатление, что мои вещи как-то не ко времени… Простите, вы сказали: «до начала главной аудиенции». Это с кем же?
Вместо ответа Вич подкатил к его креслу сервировочный столик с напитками, сладостями, орешками…
— Угощайтесь. Вы разве не бывали здесь?
— Я? Здесь? Когда же? — Филипп огляделся с улыбкой, потом потеребил свое ухо, потом встал нахмурясь — а этот коротенький весело следил за его замешательством, весело и зорко. — Позвольте… Ехали мы по шоссе номер семь — так? Здесь не Институт раньше был? Каливернийский филологический?
— Был, был. И вас тут, в этом Мельхиоровом зале, чествовали, помнится… Сам бывший вице-президент что-то такое прицеплял к вашему лацкану — верно? Ибо еще прежде, чем к политике, он прицепился к филологии, к старым романтикам, и слыл у вас тут большим ученым — так?
— У кого «у нас»? — спросил Филипп, напрягаясь: словеса этого коротышки были, конечно, если не силками, умело расставленными, то — щупальцами…
— Ну, среди интеллектуалов, скажем так. Бьюсь об заклад, он вербовал в свою партию всех классиков, натравливал их против нас! А с кем это не выходило, тот — не классик! — Вич прыснул и заколыхался. — Что такое для политикана, для демагога великий поэт? Такая вот кукла! — Резиновый гном пискнул в его руке. — Оч-чень, думаю, было желательно ему, чтобы и вы поточней определились в ваших сказочках? А? В том же смысле!
Филипп позволил себе выбраться из слишком мягкого кресла, стоя осматриваться, трогать игрушки и молчать — благо трудные вопросы про покойного вице-президента можно было расценить как риторические, ответа пока не требующие. Но коротышка скоро поднажал…
— Вот тут прямо-таки видно, как он вас подзуживает! И как наш милый сказочник уже близок к грехопадению! Нет? Я рад был бы ошибиться…
Вич раскладывал большого формата фотографии на диванчике, на пуфиках. (…Факир балаганный! Когда и откуда он извлек их? Какого черта во всем такая готовность чувствуется?)
На каждом снимке были вице-президент и Филипп. Не везде только вдвоем, но и на групповых снимках обнаруживались непременно они оба.
— Половину этих фотографий я в первый раз вижу… — сказал Филипп, чувствуя, как влажнеет его лоб.
— Зато другую половину имеете с его дарственными надписями? — уточнил Вич.
Душно делалось от этих уточнений. Филипп что-то промычал.
— Напрасно он застрелился, честное слово, — произнес Вич укоризненно. — После нескольких лет исправительных работ мог бы вернуться к жизни, в той же филологии копошиться… Разве мы запретили бы? Если бы, конечно, покаялся, признал ошибки… Или вы считаете, что он пал, как герой?
— Я? Нет… я никак не считаю. — Филипп еле вытолкнул эту жалкую фразу из своего удушья. — Только я оставил бы право за каждым сойти со сцены, когда роль или кончится, или опротивеет ему, или…
Тут раздался звонок очень мягкого тембра — звонил, похоже, стенд с игрушками. Да, телефонный аппарат, сам стилизованный под игрушку, стоял среди персонажей Диснея, арабских и японских сказок… Впечатляющее число этих дивных игрушек еще и умножали зеркала. Коротышка взял трубку.
— Здесь майор Вич, — сказал он.
Звонили из бассейна. Звонила девочка. Было ей лет четырнадцать на вид, и по фигурке нельзя было зачислить ее в «акселератки». Плескалась она нагишом; некого было ей стесняться, пугаться… Телефонный аппарат стоял перед ней на надувном матрасе. И вот что еще: появись тут кто-нибудь посторонний (вряд ли он смог бы, но предположим условно, теоретически: возник некто) — он не сразу, не вдруг открыл бы для себя, что средних размеров дельфин, который составлял компанию девочке, — не надувной, не из той коллекции, а самый что ни на есть живой.
— Ну и где же мой гость, майор Вич? — с вызовом спросила девочка, лежа на животе и шлепая по голубой воде ногами.
— Моя бесподобная хочет, чтобы я проводил его прямо в бассейн? — осведомился в трубке голос коротышки.
— С ума сошли? Он что — приехал уже? Почему же мне не сказали?! Где Кармела с моим платьем? А я вам скажу где! Ваши молодчики ловят ее во всех закоулках и тискают! Из-за этого она, как последняя дурочка, все забывает! Да не преувеличиваю я! Преуменьшаю! В общем, срочно мне Кармелу, поняли?!
Она швырнула трубку. И бассейн огласился ее воплем, обращенным к дельфину:
— Дрим, он приехал! При-е-хал! Это уже один — ноль!
Вич тем временем так аттестовал гостю эту русалочку:
— Очаровательное создание, уж поверьте. Не потому я так говорю, что она дочь главы государства, единственная и обожаемая. Нет, она сама по себе личность, вы увидите. И представьте, имеет виды на вас…
У Филиппа поднялись брови, но майор Вич не объяснил, а, наоборот, отвлекся:
— Простите. — Набрал одну цифру на телефонном диске. — Капрал, вы? Найдите горничную Кармелу: сеньориту надлежит одеть, пусть поторопится.
— Имеет на меня виды? — переспросил Филипп, когда трубка вернулась на стенд.
— Да, вы удивитесь… возможно, захлопаете крыльями. Так вот, спокойнее. Отличительное свойство нашей любимицы — нетерпение, поэтому мой первый совет: терпимость, терпимость и еще раз терпимость. Ведите себя
