себя… А где Николай Николаевич?
И правда, ботаника не было, он выскользнул незаметно.
Нина Максимовна засмеялась.
— Я его догоню и передам, хорошо? — сказал Виталий. — Всего доброго, до понедельника.
— Вот хитрец, а? — директриса разгадала несложный его маневр. — Нет уж постойте, вы теперь наш человек, вам тоже что-нибудь перепадет!
— Мне дайте, если можно, Антарктиду, — попросил Виталий.
Громыхнул смех.
Нина Максимовна колыхалась, оценив шутку.
А Людмила Степановна сказала:
— Вы, Виталий Палыч, в институтской команде КВН не участвовали? Нет, я, кроме шуток, хочу вам поручить Западную Европу… А могу — США.
— Здесь, кажется, что-то распределяют? — осведомилась только что вошедшая Виолетта Львовна.
— Не крымские путевки со скидкой, увы! — нагнувшись над сумкой и извлекая оттуда яблоко, сказала Зоя Григорьевна.
— А почему вы решили, что я такая материалистка? А мне как раз захотелось взять общественное поручение!
Виолетта Львовна произнесла это с таким вызовом, так искренне и звонко, что все заулыбались, растрогавшись.
— Да, это что-то фантастическое… — сказала Людмила Степановна так, словно увидела редкую экзотическую птицу. — Чем неизбежнее пенсия, тем выше общественная активность! Я сколько раз замечала…
Нина Максимовна сжала ее руку, помешала договорить: она первая заметила, что Виолетта Львовна перенесла сказанное, как удар в лицо.
— Есть слова… от которых женщина сразу стареет, — очень тихо вымолвила англичанка прерывистым голосом. — Когда-нибудь вам, Людмила Степановна, неделикатные молодые люди… тоже скажут их! Тогда вы поймете.
И она отошла в сторону, облокотилась на подоконник, ко всем спиной.
— А что я такого сказала? — поразилась Людмила Степановна. — Если официально этот порог для вас давно позади…
— Но у человека же никого и ничего, кроме школы. Тут все знают, что пенсия для нее — это… — шепнула директриса и пальцем начертила в воздухе крест. — И я ее сегодня огорчила… Извинитесь.
Людмила Степановна поспешила к англичанке с объятиями:
— Виолетта Львовна, миленькая, да что вы?
Виолетта Львовна стремительно повернулась:
— Чепуха, не извиняйтесь… Знаете, гениально сказал Федор Иваныч Тютчев, я держусь за эти стихи, как за спасательный круг:
Когда дряхлеющие силы
Нам начинают изменять
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать,
Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющую жизнь;
От желчи горького сознанья,
Что нас поток уж не несет
И что другие есть призванья,
Другие вызваны вперед…
И без всякой паузы она спросила:
— Мне бы только понять: кто вы, эти другие? Какие вы? — Взгляд ее остановился на Виталии — вопрос, видимо, был к нему.
Раздались два-три хлопка в награду ей за чтение, за пафос, но тут же смолкли пристыженно.
Виталий улыбнулся:
— Вы меня спрашиваете?
— Вас, юноша, вас! К вам перешли мои дети — так что я не из пустого любопытства.
Но что он мог ей ответить?
Дверь шестого «Б» изнутри заперта ножкой стула. А снаружи стоит нянечка и, дергая дверь, ведет через нее переговоры:
— До трех считаю. Если не опростаете помещение — зову директора. Вот и весь сказ. Один… Два…
— Ну тетя Поля! У нас же дело важное, — слышится умоляющий хор.
— Было б важное — с вами бы учитель сидел! Два с половиной… Три! Пошла! — И она, оставаясь на месте, шаркает тапочками, изображая удаляющиеся шаги.
Слышен голос Пушкарева:
— Ну и плевать. Можно у меня собраться… Хотите?
— А всем можно? А твои предки — не завернут нас?
— Мамы дома нет. Пусто!
Возгласы одобрения и энтузиазма.
Дверь распахнулась, и в класс юркнула тетя Поля со шваброй наперевес.
И вот они поднимаются на Лёнин этаж. Частично бегом, частично на лифте. Как лифт не оборвался, как он выдержал — остается технической загадкой: в тесной кабине сплющилось полкласса.
Как выдержала соседка Пушкаревых, болезненная женщина, в оторопелом молчании глядевшая на эту орду, — тоже неясно.
Дубовая вешалка жалобно скрипела, коридорный коврик превратился в замызганную тряпку, мокрые следы потянулись с места общего пользования, а по стеночке выстроились портфели всех фасонов и мастей. Потом их, впрочем, разобрали, чтобы на них сидеть: не хватило стульев, тахты и подушечек.
Леня мчится на кухню — поставить чайник, обновить заварку и попутно решить задачку: во сколько смен уложится чаепитие шестого «Б», если дано — три чашки, два стакана и две банки из-под майонеза…
В кухню заглядывают девочки:
— Леня, а позвонить можно?
— Можно, все можно…
И начались телефонные разговоры с родителями:
— Мама, ты не волнуйся, я поздно приду… У одного мальчика, ты его не знаешь… Да нет, здесь все наши… Ну почему обязательно праздник? Во-первых, сегодня суббота, а во-вторых, у нас дело!.. «Какое, какое»! Представь себе, международное!.. Сперва мы тоже смеялись, а повернулось по-серьезному… Да, да, ела, сыта…
— Мамуля, отмени сегодня музыку! Скажи ей, что я заболела, ладно?.. Ну и пожалуйста! Ну и не говори. А я все равно не пойду… Потому что, если все мы раз в жизни собрались, надо быть кретинкой, чтоб променять свой класс на музыку!
— Тетя Леля! Скажите папе, когда он придет, чтоб меня не ждал. Каша под подушкой, он знает… Да дело у меня! Мы письмо из Америки получили… Там надо кое-кому помочь!
У телефона — близнецы Козловские.
— Ба, я тебе русским языком говорю: ежиха спит, она не проснется! И вообще, это кем надо быть, чтобы бояться ежей! — возмущается Коля.
Толя отнимает у него трубку, но перед этим произносит: «Даже не догадывается, наивная, кого ей бояться надо…» И в телефон:
— Ба, а Тортилу ты ведь не боишься? Дай ей салату, ба! А для рыб еда на окне, только кинуть — и все!
— А бабка не знает, где Тортила! — пугается Коля.
— Ба, она под кроватью, наверно! Или в коробке из-под маминых ботинок…
Трубка булькает возмущенно: бабушка, наверно, не хочет ползать под кроватью за черепахой.
Из комнаты вылетает Гродненский:
— Ну скоро вы? Время-то идет! Лень, вели, чтоб кончали трепаться…
В кухню, где Леня закрутился в хозяйственных хлопотах, является Курочкин:
— Леня, мы пока из русско-английского словаря выписываем слова, правильно? Какие могут пригодиться… Ну, там «президент», «наемники», «оружие», «фашисты», «сволочи»…
— Ругательства в международных письмах не пропускают, — с достоинством заметила, гася за собой свет в уборной, Аленка Родионова.
— Лень! — опять зовет Гродненский. — Они хотят твой альбом семейный смотреть! Где ты — голым ребенком…
Ясное дело — Леня пулей летит в комнату, вырывает у
