class="p">11
Семья Андрюши Коробова только что кончила завтракать. Бабушка, папина мать, убирала посуду. У нее темное морщинистое лицо и светлая улыбка, уже знакомая нам по беленькому личику внука. Но сам внук сегодня не намерен улыбаться; не допив чай, он перебрался на тахту, всем видом своим говоря, что никакие силы не сдвинут его оттуда. И соблазны никакие не смогут.
Бабушка подошла, придирчиво пощупала ему лоб.
— Отстань, ба.
— Вроде нормальная. И чего, спрашивается, в молчанку играть? Если что болит — скажи. А не болит — опять скажи, чтоб родные зря не переживали второй день. Ты глянь, апрель-то какой на улице!
— Зачем вы его улицей соблазняете? Мало он там околачивается?
Это говорит мама Андрюши. Она примеряет новый парик. Папа тоже здесь, но его не видно почти, он полулежит в кресле, закрывшись газетами.
— Лучше бы в кино сходили, как в тот раз, чем лежать да колупать стенку! — стоит на своем бабушка, но Андрей молчит, и она отправляется на кухню.
Пользуясь ее отсутствием, мама комментирует насмешливо:
— Это ж надо — в семьдесят лет такая страсть к культурному отдыху! И главное, напрашивается сама. Как будто у парня нет товарищей, с кем в кино сходить.
Не повернув головы, Андрей тихо, но внятно говорит:
— В гробу я видал этих товарищей.
— Андрей, я не переношу этих выражений, ты знаешь!
— Фунт падает, — вздохнул из-под газеты отец.
— Что? Куда?
— «Куда»! — передразнил он. — Курс фунта стерлингов, говорю, падает.
— Тебе-то что до этого?
Комната у Коробовых большая, светлая, но в ней всего слишком много: низкие мягкие кресла, тахта, диванчики, застекленные шкафы с резными игрушками и посудой, низенькие столики, торшеры, бра. Господствует же над всем этим огромный стол.
— Петя, — говорит бабушка, входя в комнату, — я как мусор выносила, гляжу — там на доске наша фамилия написана. Это за что?
— Вот хамы! — восклицает мама. — Значит, все-таки повесили нас на доску неплательщиков. Петр, слышишь?
Заслонившись газетой от неприятного известия, отец хмыкает.
— Очень красиво, — продолжает мама. — Все, кому не лень, могут тыкать пальцем. Дожили.
Андрей, внезапно «выздоравливая», вскакивает.
— Я сейчас же ее сорву — и вся игра!
Отец вздрагивает:
— Сядь, не твое дело. Люся, скажи, чтоб он сел!
— А чего они! — кричит Андрей. — Очень мне надо, чтоб все тыкали. Тут всякие ходят, и из нашего класса и вообще… Или платите сейчас же, или я эту доску раздолбаю! — выкрикнул Андрей тонким от злости голосом. Он стал красный весь. — И еще окна выбью в ЖЭКе, чтоб не нахальничали!
— Ладно, выбивальщик, — миролюбиво говорит бабушка. — Большая беда, подумаешь. Ихнее дело напомнить, а наше — заплатить…
Мама иронизирует:
— А чем, интересно, платить — вашими советами? Вы со своей пенсии не поможете нам, а то у вас на кино не хватит…
— Трешка у меня. Принести?
— Только не надо этого, не надо! — взмолилась мама. — Можно подумать, что мы плантаторы, а вы — негритянка у нас!
— Мам, а давай бабку линчуем, — кривя рот, предложил Андрей.
— Чего сделаете? — переспросила бабушка.
— Не бойся, это шутка, — сказал Андрей и опять лег, отвернувшись к стене.
Старуха опять ушла на кухню.
— Половину гроссмейстеров на мыло пора, — вздохнул из-за газеты отец. — Стареют, видно, результативность уже не та…
— У твоей мамочки давно уже результативность не та, — сказала мама ему. — Самолюбия — через край, а пользы — на полкопейки…
— Помолчите вы все! Хотя бы ради воскресенья, — просит бабьим голосом отец.
Звонит телефон.
— Если Гродненский или Курочкин — меня нет! — быстро говорит Андрюша.
— Да это Ксения, наверно, — мрачно предполагает мама. — Достанешь ты ей этот секретер румынский или нет? Она ведь житья не даст!
— Скажи: в конце месяца, — отзывается папа.
— Да? — говорит мама в трубку. — Ксюша, ты?.. А я уже беспокоюсь, куда ты пропала… Ей-богу! Только сейчас говорю Петру: надо бы ей позвонить, пропащей…
— Ха-ха-ха! — злобно, по слогам произносит Андрей. Он вскочил и шнурует ботинки. — Я пошел. Привет Ксюше.
— Через два часа чтобы был, — оторвавшись от трубки, говорит мама.
Спустившись по лестнице, Андрей выходит из парадного, на котором висит черная доска с грозным обращением: «Для вас, неплательщики!» Далее — номера квартир и фамилии. Так и есть: красуется Андрюшина фамилия, чтобы любой и каждый мог позлорадствовать. Оглянувшись по сторонам, Андрей с треском срывает доску. Наступив на одну ее половинку ногой, борется с ней, пытаясь сломать. Готово! «Неплательщики» теперь на одной половине, «Коробов» — на другой. Андрей разбегается и со свистом забрасывает обе дощечки — одну на северо-восток, другую на юго-запад. Все! Его совесть чиста, он предупреждал.
Из парадного выходит бабушка, в пальто и в платке, с сумкой. На ногах — тупоносые боты с пряжками.
— Ты куда? — спрашивает Андрей.
— На междугородную схожу… Давно Дмитрию не звонила, в Куйбышев.
— Слушай, ба… — Андрей глядит мимо бабкиных глаз. — Ты знаешь, не обращай на них внимания. На мать, на все разговоры эти. А то взяла и махнула бы к дяде Диме. Чем плохо? Там Волга…
— Надоела я тебе, — по-своему поняла бабка.
— Вот голова! Наоборот! А потом и я бы к тебе смотался, или давай вместе…
— Это как же? От живых родителей? От школы? — испугалась бабушка.
— Школы везде есть, — успокоил ее внук.
— А отец с матерью? Они у тебя одни! Грех, Андрюша…
— Это ты у меня одна…
Он не выдержал паникующего взгляда бабушки, тяжкой серьезности всего разговора и побежал что есть духу. Искажено его симпатичное лицо, горло ему что-то сдавливает, и он сам не поймет: что это, почему, откуда?..
В глубине двора появляется Курочкин — не то расстроенный, не то заспанный. Увидев Андрея, он, делая от радости нелепые подскоки, кидается ему навстречу:
— Андрюх! Где ты был? Мы тебя искали… И по телефону и везде!
— Зачем? — Андрей идет своей дорогой, не удостаивая его даже взглядом.
— Ну вообще… Пойти куда-нибудь можно, воскресенье все-таки.
— Вот и хромайте.
— Слушай, а Пушкарь-то? — Курочкин трусит рядом, заглядывает в неумолимые Андрюшины глаза. — Отмочил, а? Это ж надо — так все наврать!
— Как это — наврать? — останавливается Коробов.
— А ты не знаешь?! Нет, ты правда не знаешь ничего? Это американское письмо он сам себе написал! Его Числитель расколол — он вспомнил книжку, из которой Пушкарь все эти имена стырил! Потеха, да?
Лицо Андрюши светлеет, розовеет, и вновь расцветает его ясная неотразимая улыбка:
— Я ж говорил! Эх вы, ишаки!
И он прибавляет ходу.
— Андрюш, а мне можно с тобой? — томится Курочкин.
— Тебе? Со мной? — таким тоном спрашивает Андрей, что тот
