говорю, зря ты это выдумала, но что с бабой спорить, поехал: тут рядом.
Только вышел за крайние дома — машина. Ну, думаю, подбросит. Поднял руку, гляжу — Генка. Он шофером. «Здорово!» — «Здравствуйте, дядя Вася». Едем. Закурили. Ничего про мать не спрашивает. Ведь знает же, что она у нас живет, и по нашей деревне проезжал. «Эх, думаю, и звать-то неохота». Я — сирота, доведись бы мне узнать, где мои родители, хоть бы фотокарточку увидеть.
— А я тебя звать в гости еду, — говорю ему. Молчит. А мне он нравился, Генка-то, пока с этой бабой не спутался, со своей женой. Как отворотила она его. — Чего молчишь? — говорю.
— Как же я один, без жены?
— А я и жену приглашу. Давай заедем, я зайду.
— Не ездили бы вы к нам, дядя Вася, не надо… не может она прийти.
— Ну тогда ты приходи.
— Не могу я — на работе не освободился.
— Суббота ведь сегодня. Ты в гараж едешь?
— В гараж.
— Ну поставь машину, переоденься и приходи.
— Нет, не могу, — одно твердит, — не могу, — а сам глаза отводит.
Плюнул я тут:
— Останови! выйду. Что ты за мужик, тридцать лет тебе, не можешь к родной матери на час зайти!
— Стыдно мне, дядя Вася.
— Смотри, простыдишься. Придешь или нет?
Он смолчал.
Думаю, может, зря я погорячился, может, поуговаривай я еще, пришел бы он, не случилось бы этого с Нюрой.
Зашел и к Борису. Вышла сношенька, в избу не позвала. Бориса дома не было. Так на крыльце и разговаривали. Пригласил ее. Все честь честью. А она, такая облайная, и тут нашла чем попрекнуть: «Ишь, говорит, пьянки да гулянки у вас на уме!»
Мне это очень обидно: что ж за пьянки-гулянки? Начнется сенокос да уборка — до Октябрьской в рот не возьму.
Так не сумел позвать ни Бориса, ни Геннадия…
С ы н Е н и и В а с и л и я: …всегда с радостью езжу домой. Редко бываю. Все отговорки: работа, да дети, да жена. А к родителям все, то по пути, то попросить чего. Да все на ночку, на две, не больше.
А приедешь, как будто опять маленьким стал, все заботы сваливаются.
Приехал в этот раз, в баню сходил. До вечера нарочно почти ничего не ел, ну, думаю, навалюсь, когда гости придут. Всего, моего любимого, настряпано.
Мы с Борисом и Геннадием с детства дружили, вместе рыбачили, вместе на комбайне работали помощниками. У них отец погиб, так к моему отцу любили ходить.
А кончили школу, я в институт, Генка и Борис в армию. Так как-то и разошлись постепенно. Встретимся, уже женатые все, вроде и говорить не о чем.
Так вот. Мне мама рассказала, почему тетя Нюра у нас живет. Я тоже с ними стряпал, тоже шучу, смеюсь: вот, говорю, попляшем, попоем, тетя Нюра! А не вышло веселья.
И что было ей не жить? На книжке триста семьдесят рублей, да в сумочке пятьдесят шесть. Это я потом проверил.
Не вышло веселья. Гости разошлись. Мать мне наказала за тетей Нюрой смотреть, я не лег, за ней слежу. Незаметно стараюсь — она во двор, и я во двор. Всю ночь не заснул. Рассвело, мама проснулась, я тогда пошел на сеновал и лег…
Е н я: …проснулась я корову доить, да поросенка кормить, да идти надо на птицеферму, я там работаю. Сын-то лег: день на дворе, успокоился. Я спрашиваю Нюру: «А ты ляжешь?» — «Нет, отвечает, чего уж ложиться, светло». — «Так дай курицам, картошки наруби и с мукой намешай». — «Ладно, отвечает, дам».
Я быстро на ферме управилась, бегу домой, как чуяло сердце, только под навес заглянула — она уж готова — висит! Со всем управилась, курам дала, картошки нарубила, мукой пересыпала, так под ней и клюют.
Ох, уж тут я закричала!..
С ы н Е н и и В а с и л и я: … я без ума вскочил, думал, что с мамой случилось, не помню, как с сеновала спрыгнул.
Я хоть и ветеринар, но понимаю и в людях: веки приподнял — глаза не мертвые, ногти на пальцах не синие — надо откачивать, искусственное дыханье делать. Долго делал. Больше, по совести сказать, из-за своей мамы старался. Она как крикнула, так и остолбенела. Белая, белей стены. Я оживляю, думаю, а вдруг что с мамой. Вижу, тетя Нюра будет жить, крикнул на маму: «Воды давай!» Не слышит. Я тогда выматерился: «Воды, говорю, что стоишь?!» И мама побежала за водой. Мне и не надо было воды, но чтоб с места маму стронуть.
А отец кинулся за машиной, в больницу тетю Нюру везти…
А я как раз в тот день в дом отдыха собиралась — вдруг телеграмма: «Выезжай Нюра больна». Ясно, когда такие телеграммы дают. Купила билет в другую сторону, поехала. Ну, думаю, в живых не застать. Я когда раньше приезжала, видела, что у нее жизнь не пошла. Легко ли, при детях, и не с ними. Приехала, вхожу — жива!
Тогда Вася хотел в больницу везти, не захотела никуда ехать. Я около нее присела, ведь я и знать ничего не знала, и она не рассказывает. С ложечки куриным бульоном попоила, нет, гляжу, ни есть, ни жить не хочет. Одно говорит: «Подожди, Варя, не уезжай, похоронишь меня».
Я рассердилась на нее, что за настроение! Нет, думаю, повезу в больницу. «Зови, Вася, Геннадия!»
Вышла собраться в дорогу, и тут мне Еня веревку показывает:
— Вот, Варя, от чего болезнь нашей сестрички.
…Геннадий приехал, борт открыл. Нюру помог положить, медленно поехал, бережно. Я с Нюрой на сене в кузове. Дождь в тот день перестал, жаворонки названивают, овес созревает, мешается. Я внимание обращаю, говорю: «Погляди, Нюра, какая красота». Нет, и не смотрит, и разговаривать не хочет.
Дождались приема. Врач осмотрел (ему мы ничего не сказали: не милиционер). Он, может, и сам о чем догадался, но смолчал. Сказал: «Вы здоровы, только очень сильное нервное истощение. Покой нужен, хорошее питание и уход». Хотел на койку класть, но я посоветовалась с ним, решила обратно везти. Всяко, парень, и в больнице, а уход и покой и мы обеспечим. Все одно моя путевка в дом отдыха пропала, а питание сделаем лучше больничного: не война — еды хватает.
Обратно ехать, я ее в кабину с сыном посадила. О чем они говорили — не знаю, да, наверное, и не говорили. Только заметно — машина так и петляет, так и петляет, — видно, руки у него дрожат. Закурить папироску не смог на ходу, машину останавливал.
Приехали к Ене — я слезть не успела, гляжу:
