уж дите играет в него, — недолго, стало быть, ему людей пугать. — Он взял девочку на руки. — Чья она, Ваше Величество?
— Одного музыканта дочь, — объяснила Флора.
— Во! Как раз такой папа и требуется! А еще артисты — верно я говорю? Приказ же был — два дня гулять… Честь имеем! — И все трое щелкнули каблуками.
Папу искать не потребовалось, он метался тут же, в вестибюле, сильно всклокоченный. Он побелел, увидев дочь в руках у солдафона; от Удилака к тому же еще попахивало пеклом жизнеопасного конфликта, в глазах его еще были молнии…
— Ради бога! — кинулся к нему музыкант. — Куда вы ее? Что она сделала?!
Своей и без того свирепой физиономии Удилак еще добавил этого свойства:
— Вы отец? Будете отвечать с ней на пару: не в те куклы она играет у вас! — Он оглянулся на гвардейцев и подмигнул им.
Тут приблизились и наши герои — Пенапью, Патрик и Марселла; девушка запросто отняла у полковника Нику, а ее полуобморочному отцу сказала:
— Вот видите, сударь? Я ж обещала вам… Все хорошо…
— Как «хорошо»?! Она, говорят, проштрафилась!.. Не забирают ее разве?
Голос был — как у вынутого из петли, а сам вот-вот чувств лишится! Удилак обескураженно скреб в затылке:
— Мама родная… земляки… это что ж такое с нами сделалось? И пошутить уже нельзя…
— А я знаю почему! — вклинился Пенапью. — Я вам расскажу, господа… я тут таких вещей наслушался! Но сначала, господин офицер, — простите, я плохо разбираюсь в этих… аксельбантах, — сначала, ради бога, освободим моих друзей!
— Тех артистов? Так это у меня по плану загула — первым номером!
Марселла захлопала в ладоши.
Из Дубового зала вышел уже минуты три назад — лысый лакей с подносом, на котором красовалась необычной формы бутылка, плюс несколько бокалов. Он странно топтался с этой ношей поблизости от всей компании, пока не попал в поле зрения Удилака:
— Угощаешь, что ли? Так налей, не откажемся! По маленькой — и вниз!
Но когда наполненные бокалы уже сошлись, чтобы чокнуться, этот лысый лакей вдруг предупредил — и глаза его стали безумными в ту минуту:
— Мучиться будете недолго… яд — быстродействующий…
— Что-что?!!
— Яд, говорю, сильный. Канцлер его собственноручно подсыпал. Угостить приказано вас, господин Патрик, и полковника… Его Высочество иностранного гостя пока травить не велено… О мадонна! — Лакей-шпион упал на колени. — Почему я болтаю все это?! Он же меня повесит!..
Все молчали. Лакей плакал у них в ногах. Удилак медленно вылил содержимое бокала на его лысину. И, перешагнув через этого мученика правды, повел наших героев по коридору…
В Дубовом зале была атмосфера разброда и неуверенности. Проиграв один раунд Удилаку, Канцлер собирался с силами: он не раскиснет, как этот горе-монарх, которого хоть ложками собирай… — внушал он себе; он еще способен показать им всем…
— А куда подевались оба принца — и заграничный, и наш? — спросила Альбина. — Кстати, Патрик-то сам знает, кто он есть?
— Оповестят, не волнуйся… — грызя ножку куропатки, отвечала Оттилия (у нее у одной был сейчас аппетит). — Такие вести — они как пожар! Вот только мамуля твоя сидит спокойно. Не знает и не хочет знать, чем за корону ее плачено. Чистенькая!
— Оттилия! — грозно окликнул ее супруг. — Прикуси немедленно свой язык!
— Да? Чтобы этот грех только на нас висел? Черта с два! Флора же верит до сих пор в сказочку про лесных разбойников… Нет уж! Король сам выведет королеву из ее приятного заблуждения? Или мне это сделать?
— Я — сам… — простонал Крадус. — Нет, не могу… Нет, скажу… оно сейчас само скажется… ой-ой-ой…
Канцлер показал Оттилии на голову, а затем выразительно постучал костяшками пальцев по дубовой обшивке колонны.
…Но что так коверкало или пучило Крадуса? Он кружился на месте, он совал себе в рот кулак, потом отхлебывал из графина и, не глотая, стоял с раздутыми щеками. Он был очень-очень странен — и прежде всего самому себе.
Альбина пыталась сложить все вместе… Слова Оттилии; Канцлер, испуганно сигнализирующий, что она — дура дубинноголовая; плюс эти папины странности…
— Мама! Мамочка… Я, кажется, поняла! — чужим деревянным голосом сказала Альбина. Она раскачивалась, как китайский болванчик, — нет, гораздо быстрее…
— О боже… — Тут и королеву осенила страшная догадка. — Вы трое… убили Эмму и Анри? Вы это сделали? И ты, лошадник? Ты взял этот ужас на себя… на душу свою?
Апельсиновая вода забулькала в горле Крадуса и фонтанчиком вырвалась из него:
— Что значит «я взял»? План был его… — И рукой, и подбородком указывал он на Канцлера. — А сделали два висельника, которых так и так ждала петля за разбой. Ну а мы им жизнь пообещали… После-то все равно, конечно, повесили…
— «План был его»… — передразнила Оттилия. — Да какая разница, если вы были «за», если плоды достались вам первому! Гуманист лошадиный! Твердил одно: пусть режут, пусть стреляют, лишь бы кони королевские уцелели…
— О чем вы, безумные? — с перекошенным лицом, подбегая к каждому, никого не минуя, вопрошал Канцлер. — Зачем это ворошить? Кому это выгодно?!
Но король на свояка не реагировал; его свояченица завела:
— Нет уж, раз она про коней начала — пусть договаривает! Один из этих скакунов — да, мною сбереженных, мною! — вынес оттуда и сам доставил во дворец мальца, несмышленыша…
— …Который потом неделю метался в жару… — на полуфразе подхватила очень бледная Флора, — душа его маленькая просилась на небо, к маме…
— Но встал же он — и ничего плохого, к счастью, не помнил. Начисто! — Крадус будто не понимал, о чем горевать: потом-то все в норму пришло…
— Да… И начисто потерял речь. Ни в пять лет не заговорил, ни в семь, ни… — Королева откровенно плакала.
— Заговорил зато сегодня — чего ж рыдать? Радоваться надо…
От омерзения и страха Флора закричала — будто крыса была перед ней, а не муж:
— Не приближайся ко мне! Ступай в конюшню… Хотя, если бы кони знали, и они от тебя шарахались бы…
Флора сняла с себя алмазный королевский венец. Ну хорошо, не крыса, нет. Всего лишь маленькая дохлая мышь. С таким ощущением положила она корону на пол. И ушла прочь…
— Скажите, страсти какие! — Оттилия не верила сестре ни на полмизинца. И не могла мириться с тем, что такой предмет — на полу. Подняла. — Если эта штучка кому-то не по размерам или не по силам, ее всегда переиграть можно… верно, Давиль?
В ответ Канцлер лишь чихнул и дернул шнур звонка, которым
