обсуждать, — вмешался Канцлер. — Ему и его песенкам место на каторге, на Острове Берцовой Кости…
— Да вас уже никто не боится — вы еще не поняли? Подавитесь этой вашей костью… — швырнула ему Альбина свое презрение и направилась к двери. — Мадонна, миленькая… неужто он разлюбил и ничего уже не исправить? Сейчас-то он где? С кем?
В голосе Канцлера послышалось могильное что-то:
— Говорить с бывшим немым тебе не следует, девочка.
— Да? А кто, интересно, удержит меня? Когда весь гарнизон ваш — тю-тю! Вы сами, что ли? Отец, пусть он не подходит ко мне… со своими соплями!
Канцлер был печален. Он вынул серебряный пистолетик игрушечного вида и попросил кротко:
— Отойди от двери, Альбина. Пожалуйста.
— Э, свояк, убери игрушку! — крикнул Крадус, но как-то сипло. — Я еще тут пока…
— Удержите ее сами. Нам с вами одинаково нужно, чтобы она не наделала глупостей, их сверхдостаточно было…
Крадус приблизил к нему свое обрюзгшее за последний час лицо:
— Мне уже ничего не нужно… Я устал, брат… — Он снял корону и протянул свояку. — На, бери! Мне лучше, чтоб голова дышала… а ты лысеешь… Из-за этого украшения потерять семейство? А у твоей Тильки глаза так и горят…
(Оттилия и в самом деле не расставалась с короной сестры.)
— Так что забирайте! Я не в цезари, я — знаешь, куда хочу? В ночное… Ты ведь не был никогда, а? Оно и видно. Хочу в ночное, Альбиночка! Чтоб костерок был, и звездочки в небе, и простор… И чтоб рядом — кони: матки, жеребцы, стригунки… Вот и все мои желания, свояк… веришь? Ты уж поверь: я и хотел бы, может, соврать, да не получается!
Канцлер чихнул. Альбина, пользуясь моментом, когда враг не держал ее на мушке, выскользнула за дверь.
Нужно ли говорить, что куклы в руках у Марты по-настоящему ожили — на потеху одним, на устрашение другим? Кое-кто даже покинул таверну, чтобы не стать соучастником столь опасного дела…
Желтоплюш тронул за рукав Патрика:
— Мне только что сказал наш пенагонский друг, чей вы сын…
— Он и мне это сказал, — отвечал Патрик задумчиво, — оттого и веселье не очень-то мне дается… Выходит, я — принц? И что с этим делать?
— А принцам необязательно ходить в черном и чахнуть от тоски! Мы с вами дружили в детстве, Ваше Высочество! Вы вечно крутились около отца моего — Жан-Жака Веснушки…
Патрик всматривался в него:
— Я вспомнил. Думаете, сию минуту? А вот и нет — раньше! Когда мы с Марселлой, — он накрыл ее руку своей, — ваш кукольный театр прятали…
А снаружи продолжали старательно горланить песню о путанице:
Мужик, закончив зимний сев,
На шляпу голову надев,
Поплелся на пирушку.
В кругу заплаканных кутил
Он, трубку спрятав, закурил
И в пиво налил кружку!
Трактирщика оттеснили от его собственной стойки зрители кукольного театра — Марта развернула его именно там. Трактирщик тянулся разглядеть что-нибудь за их спинами, когда к нему прицепился Пенапью:
— Сударь, ну признайтесь: стыдно вам за давешнее? За тот завтрак, каким вы нас угощали?
— Не докучайте, господин хороший, некогда мне! Вы — народ пришлый… вас забрали и выпустили. А нам тут жить!
— Вы как-то странно выразились: будто жизнь — это тюрьма! И если ты не узник, то стражник…
— Да, да! — гаркнул хозяин таверны. — Это не мною заведено!
— Патрик! — страдальчески воскликнул Пенапью. — Патрик, послушайте, что говорит этот человек. Если он прав… я не знаю… тогда жить — никакого удовольствия, надо все переделывать!
А упорная песенка завершалась так:
Эх, не пришлось попировать:
Подвыпивший бродяга
По кулаку зубами — хвать!
И помер наш бедняга.
Ему могилу принесли,
Он встал живой из-под земли,
Отпел отца святого
И в пляс пустился снова! [38]
Дубовый зал. Задохнувшись, вошла сюда Альбина:
— Они вернулись! Вернулись… только, наверно, они сверху войдут…
Патрик и четверо друзей его действительно появились на галерее. И сразу — к столику с голубой розой. Марселла убедилась, что ее «крестница» в порядке, и они с Патриком понимающе улыбнулись друг другу.
— Патрик! — крикнула Альбина. — Ты только учти: у этого типа есть оружие!
— Не смешите людей, принцесса. — И видом, и тоном Канцлер показал, что неразумно принимать ее слова всерьез. — Пугач у меня, игрушка… И кто собирается палить, в кого и зачем? Тем более что наш Патрик одет сегодня в броню фантастического везения: ему возвращен голос!
— И не только! — напомнила Альбина. — Еще и титул!
— Тем более. Голос — это, допустим, по воле Провидения, оно свои поступки не объясняет. Но есть и еще загадка: одновременно на всех присутствующих напала безудержная, неуправляемая, болтливая откровенность! С языков слетали вещи, опечатанные сургучами строжайшей тайны на протяжении шестнадцати лет! Ваше мнение, милый Патрик: где тут зарыта собака? Знаю, знаю: вы желали бы отделаться от меня, чтобы отпраздновать ваши удачи плюс незаконное освобождение этих актеров…
— Незаконное?! — не выдержал принц Пенапью. — Да что ж у вас за законы такие?
— Вы слабо знаете собственные, принц, пенагонские, — осадил его Канцлер, — различия невелики. Но не будем спорить. Я просто не уйду без этой разгадки! Итак? Но я жду ответа искреннего, милый Патрик… виноват, принц Патрик… Ваше Высочество Патрик… Ответа в духе всеобщего сегодняшнего прямодушия и бесстрашия.
Патрик не уклонялся, он принял вызов:
— А я думаю, многие заговорят в этом духе теперь. И ответить придется вам… За Остров Берцовой Кости, к примеру. За погубленных там и за тех, кто живы еще… И за тех, кто внизу.
— Я знаю, знаю эту точку зрения. — Канцлер реагировал на эти слова как на давно докучающего комара. — Я и сам был когда-то романтиком, но я не о том спрашивал…
— Но голос возвращен мне, и трачу я его по своему усмотрению! Слухи идут, что вы готовите какой-то чудовищный новый закон — против воспоминаний… А стране как раз обратный закон нужен: закон против короткой памяти! Чтоб та «Берцовая Кость» во все двери стучала, чтоб кожу царапала, глаза колола! Закон, который запретит пирующим, румяным, разомлевшим у своих очагов забывать тех, кому живется как голым на морозе!
Была пауза. Канцлер пожевал ртом, затем раздраженно вскинул голову:
— Это все? Или будет еще стишок на эту тему? Вопрос был один: как, почему, каким пробочником вас раскупорило сегодня? Всех
