67
Отец поэта, Эмиль (Хацкель) Мандельштам, родился в 1852 г. в местечке Жагоры Ковенской губернии. Его, как напишет позже поэт, «натаскивали на раввина», но он «вместо Талмуда читал Шиллера». Впрочем, Шиллера забросил, когда женился на учительнице музыки Флоре Вербловской, и уже как глава семьи занялся изготовлением перчаток. А спустя месяц после рождения Осипа получил аттестат, «что... признается достойным мастером Перчаточного дела и сортировщиком кож». К.Чуковский запомнит потом «черные руки» его от постоянной работы с кожей: «Это были руки чернорабочего». Удивительно, но как раз к 1917 г. дело его разорится - он как подгадает. А может, разорится потому, что любил повторять: «Для еврея честность - это мудрость и почти святость...» Кстати, в отличие от Б.Пастернака, который всю жизнь изживал в себе еврейство, Осип Мандельштам и в 1926 г. напишет жене: «Я люблю только тебя... и евреев»...
Училище и впрямь было необычно. Никаких дневников и кондуитов, отсутствие наказаний, два театральных зала, лаборатории, обсерватория, оранжерея, бассейн с рыбками, даже подоконники с паровым подогревом. Видимо, чтобы мальчики не простудили ненароком попки. Наконец, экскурсии - и не только в Ботанический сад, но даже на Путиловский завод, и поездки - не просто на Селигер - в Финляндию. Но главное - не поверите! - ученикам разрешалось курить (и именно поэтому, разумеется, никто почти и не курил).
Впрочем, возможно, той осенью Мандельштамы жили уже на Ивановской улице (Социалистическая, 22). Для тех, кому это интересно, скажу, что с 1901 по 1908 г. Мандельштамы жили соответственно: на Литейном, 49, на Можайской, 1, на ул. Жуковского, 6, на Литейном, 15, наконец, на ул. Чайковского, 60, бывшей Сергиевской.
Крестился О.Мандельштам в 1911 г. в Выборге. Брат Осипа, Евгений, писал: «Для поступления в университет надо было преодолеть одно препятствие: аттестат зрелости у брата был неважный... Это, при существующей тогда процентной норме для евреев... лишало его возможности попасть в университет. Пришлось подумать о крещении. Оно снимало все ограничения... Мать по этому поводу не слишком огорчалась, но для отца крещение Осипа было серьезным переживанием». Тем не менее 14 мая 1911 г. Мандельштаму, сыну Эмиля-Хаукеля, был вручен документ: «Сим свидетельствую, что Иосиф Эмильевич Мандельштам, родившийся в Варшаве 8/20 января 1891 года, после произведенных над ним... постановленных согласно Св.Евангелию допросов, касающихся веры и обязанностей жизни христианина, окрещен сего дня нижеподписавшимся пастором Н. Розеном, Епископско-Методистской церкви, находящейся в г. Выборге (Финляндия)». Загадка: записан не Осипом, а Иосифом. Как Сталин, «кремлевский горец» его. Впрочем, важнее, думаю, другое: то, что в письме другу Мандельштам сразу напишет, что крестился не столько в христианство, сколько в «христианскую культуру».
«Экскурсантам», следующим за мной по адресам поэтов, скажу: Алексеевских улиц в Петербурге было ровно шесть, если не считать одноименного проспекта, но Чудовские, как мне кажется, жили на той, которая ныне переименована и называется улицей Писарева.
«Подростка» оставим на совести Г.Иванова - ибо поэту в 1916-м было уже 25 лет.
«Издание “Камня”, - напишет брат поэта Евгений, - было “семейным” - деньги на выпуск книжки дал отец. Тираж - всего 600 экземпляров. Помню день, когда Осип взял меня с собой... и мы получили готовый тираж. Одну пачку взял автор, другую - я. Перед нами стояла задача... как распродать книги... Книгопродавцы сборники стихов не покупали, а только брали на комиссию... После долгого раздумья мы сдали весь тираж на комиссию в большой книжный магазин Попова-Ясного, угол Невского и Фонтанки (Невский, 66. - В.Н.)... Время от времени брат посылал меня узнавать, сколько продано экземпляров, и когда я сообщил, что раскуплено уже 42 книжки, дома это было воспринято как праздник».
Так напишет о друзьях Рюрик Ивнев: «И тому и другому, очевидно, нравилось “вызывать толки”...» Что за «толки»? - задаются вопросом исследователи. И почему в стихах Мандельштама «От легкой жизни мы сошли с ума...», посвященных Г.Иванову, появятся странные строки: «В пожатьи рук мучительный обряд, // На улицах ночные поцелуи...»? Совпадения? Возможно. Но, зная «вавилонские» нравы 1913 г., когда изменами гордились, когда замужней женщине иной раз было стыдно признаться, что она замужем, зная, наконец (это давно не тайна!), что Г.Иванов был бисексуален, а Р.Ивнев - гомоэротичен, можно предположить, что «соблазна» подобных контактов не избежал в юности и Мандельштам. Ведь эти стихи он не включал в книги, а однажды, перечеркнув их, написал: «Ерунда». И недаром жена поэта, Н.Я.Мандельштам, незадолго до смерти, опасаясь каких-то любовных разоблачений, напишет драматургу А.К.Гладкову: «И наконец, последнее, очень интимное. О.М. мне клялся в очень странной вещи... в которую я не верша и не верю, но если это правда, то она могла быть очень дико истолкована...» И добавила: «Проклятое легкомыслие и распутство юности...» Добавлю от себя - по тому времени вполне извинительное распутство.
Это был один из самых известных салонов дореволюционного Петербурга. Об этом «патрицианском» доме, по выражению поэта М.Кузмина, о семье Каннегисеров можно рассказывать долго. «Дом открытый, - вспоминала потом Н.Блюменфельд, - голодные поэты там ели и пили». Принимали в доме от царских министров до революционеров-террористов. Были дружны с Германом Лопатиным, Борисом Савинковым. Прямо в квартире ставились иногда домашние спектакли - скажем, в 1910 г. в каминном зале играли «Балаганчик» А.Блока. А на почти ежедневных вечерах, которые здесь начинались не раньше полуночи, сходились Тэффи, Ходасевич, Кузмин, Адамович, Алданов, Гумилев, Липскеров, Есенин, Ивнев, Инбер и десятки менее известных людей. Читали стихи, слушали романсы, танцевали фоксы, чарльстон, регтайм - все, что только-только появлялось в России и мире. Глава семьи - инженер, потомственный дворянин, титулярный советник - занимал важные и «хлебные» должности. В жизнь троих детей почти не вмешивался. Все трое, кстати, кончат жизнь ужасно. Дочь уже в эмиграции будет арестована фашистами и в 1943 г. погибнет в Освенциме. Старший сын, Сергей, застрелится в 1917 г., а младший - Леонид Каннегисер, после убийства М.Урицкого будет расстрелян в 1918 г., по слухам - в Кронштадтской крепости.
Надо сказать, что о Леониде Каннегисере пишут сегодня либо возвышенно: поэт, герой, подвиг (см., например, очерк «Поэт-террорист»: Шенталинский В. Преступление без наказания. Документальные повести. М., 2007), либо не без скрытой издевки: богатый бездельник, хлыщеватый молодой человек, циник, гомофоб. На его счет даже Цветаева ошиблась. «После Лени, - написала потом, - осталась книжечка стихов - таких простых, что у меня сердце сжалось: как я ничего не поняла в этом эстете, как этой внешности - поверила...» Истина, на мой взгляд, лежит посередине: он - типичный продукт эпохи, сначала, как и многие поэты, звавший революцию, а потом, ужаснувшись результата, пытавшийся с ней бороться. Мандельштам, кстати, узнав о теракте Каннегисера, убившего председателя Петроградской ЧК, сказал жене: «Кто поставил его судьей?» Так, по ее словам, выразилось его неприятие «всех видов террора». От своих детских эсеровских взглядов, от симпатий боевикам Мандельштам к тому времени давно отказался. Одно можно сказать о Каннегисере определенно: человек был, безусловно, храбрый и смерть, как сообщают разные источники, встретил мужественно.
Короткий роман между ними оставит, к счастью, блестящие стихи. Но отношения закончатся приездом Осипа в Александров, где Цветаева гостила у сестры. Там в нем разочаруется не только Цветаева. Даже няня дочери ее, простая крестьянка, посоветовав ему жениться («Ведь любая за вас барышня замуж пойдет»), потом, увидев удивленные глаза Цветаевой, добавит: «Да что вы... это я им для утехи, уж очень меня разжалобили. Не только что любая, а ни одна даже, разве уж сухоручка какая. Чуден больно!..» Через год, кстати, столкнувшись с Мандельштамом в Феодосии, Цветаева вроде бы тихо скажет сестре и своим спутникам: «Пожалуйста, не оставляйте нас вдвоем...» Вот и вся «любовь», хотя в истории этой жалко почему-то как раз «Осипа Емельевича» - как звала поэта та крестьянка из Александрова.
Вообще знаменитый ресторан «Донон», открытый в 1849 г., где устраивались «дононовские субботы», был в 1910 г. переведен новым хозяином на Английскую наб., 36. В 1914 г. его закроют. А старый ресторан на Мойке (он, кстати, находился во дворе того дома, где располагалась когда- то редакция журнала «Аполлон») именно в 1910 г. стал называться «Донон, Бетан и Татары» (татарская артель отказалась переехать в новое здание). В 1917 г. и он был временно закрыт, но почти сразу открылся и просуществовал до начала 1920-х.
