за тростниками окоповского озерца, просматривалась даль «увядшей славы» его Батьковщины и бросалось в глаза бесславье нынешних «белорусских сынов», вышедших на авансцену оккупированного белополяками Минска…
Вон чужаки бредут, а рядом
Кто?
— Белорусские сыны!
«Белорусские сыны» типа Антона Лапкевича делали теперь ставку уже не на Вильгельма II, а на Пилсудского, на его легионеров. Народ по-прежнему предавался забвению; вокруг по-прежнему хозяйничали чужеземцы. Понимание всего этого резало сердце, как режет руку папоротник, когда неосторожно пытаешься сорвать его. Стихотворение Купалы «Белорусские сыны» — сам гнев; каждая строка его пронизана горчайшей иронией, ненавистью к неразумным «белорусским сынам», болью за то, что они ходят в приспешниках:
…Свисает флаг чужой, а держит
Кто?
— Белорусские сыны!
И… с пришлецом — вороньим слогом
Кто?
— Белорусские сыны!
В новых обстоятельствах поэт не принимал чужого — вороньего — слога. Он гениально просто учуял, где его нужно искать, свой слог: в «Слове о полку Игореве». У самых истоков славянской культуры, в ее глубинных пластах, исконных, вековечных. «Да начаться песне той современным ладом…» Это не Боян, это Купала, который почувствовал себя Бояном. Да что почувствовал, порт был им уже до революции. Именно с гордым пониманием, что ныне он полный «властелин белорусского слова», Купала пишет в Калисберге 29 августа — все в один узел стянуто! — широко известное сегодня стихотворение «Моя наука». В нем поэт с горечью говорит, что не довелось ему постичь «мудрости книжной» — в бедности, в нужде до того ли было. Белорусской речи он учился у матери, а думы народа познавал не из книг — от самого народа.
Впотьмах, в одиночку я снова и снова
Без школы искал свою долю, свой дар
И стал властелином родимого слова,
И соколы-думы — отныне мой скарб.
В августе 1919 года дума поэта билась именно над тем, как «начаться песне» его «современным ладом». Как? «Белорусские сыны» — изменники с чужими флагами в руках — настроить купаловскую лиру на желанный лад не могли. Не героями новой песни, нового эпоса были они — жертвами истории. Потому трагическим аккордом поэт и обрывал свое стихотворение о них:
На белорусском буйном поле —
Взгляни — с весны и до весны
Растут кресты, а под крестами
Кто?
— Белорусские сыны!
Поэт понимал, чем завершится прислужничество оккупантам — безымянным крестом в безымянном поле. Забвением. Он безошибочно угадывал: у «белорусских сынов» будущего нет.
Но поле, белорусское поле, ты же у Купалы вон какое грозное, эпическое — буйное! Так где же, поэт, твой настоящий герой, новый буй-тур Всеволод?..
…Чудо-перелески Окопов. Со склона на склон переходил Купала, проносил думы свои. О чем они были у него? Названия стихов подсказывают: 23 августа — «Ворон»; 24-го — «Осень», «Воин», «Князь»; 28-го — «На нашем…». На нашем поле, конечно же, ворон «кости считает, считает людей и кресты». А осень, чего жаль осени? «Жаль ей увядшей отавы», и она у поэта «ночью над миром тайком ворожит», «горестно-горько рыдает, сердце пронзает, как нож». Воин, тот «сел… на коня», взял острый меч в руки и «налетел, как перун»: «берегись, народ». А князь… Нет, не похож он на того, из «Слова» (хотя- от всех этих ворожб, воронья, костей, рассеянных в поле, плача-рыдания по родной земле явственно дохнуло стихией «Слова о полку Игореве»), так вот князь у Купа-лы, он скорее из шутливой народной песни, нежели из баллады, былины:
