Конь танцует в поводу —
Тихо, коею, стой, стой!..
Шла девчина по воду —
Как взглянула: ой, ой!
Нет, не герой — этот, у колодца. Не герой…
Купале ничего не стоило и зазимовать в Окопах: в зальчике тихо, садись за старосветское пианино, в струнах которого пауки наткали-наплели паутины, садись и бренчи себе хоть весь день. Паутина — зрелище, конечно, не из приятных, но лучше этот паук, чем тот, что в мыслях Купалы, — огромный и белый, как орел на знамени легионеров Пилсудского. От тени этого орла поэт и уехал из Минска сюда, в Окопы, думая, что нашествие ненадолго, рассчитывая, что через неделю-другую нечестивцы выметутся из города. Но минула неделя, проходила вторая, а пилсудчики оставались в Минске. Неужто нет силы, способной изгнать чужеземцев? Тревожные, гнетущие мысли одолевали поэта. И все чаще он приходил к выводу: и его вина в том, что оккупация продолжается. Он чувствовал себя соучастником какого-то огромного ничегонеделания, апатии, равнодушия. Национальная драма? Национальный характер, в котором века угнетения убили героизм, — парализовали деятельное, активное начало? Об этом любят поговорить те, кто не знает белорусов близко. «Ведь тот же Тадеуш Костюшко, в православье — Андрей, тот же Кастусь Калиновский были белорусами, — думал Купала, — и воевать умели. Да и вообще мы все из «Слова о полку Игореве», равно от предков пущанских, воинственных и от дружины князя Игоря, от любви к родной земле и от жажды пить славу шеломами из Дона великого». Уж кто-кто, а Купала знал дух своего народа, знал историю края. Но вместе с тем он видел, чувствовал горький драматизм момента, ситуации. И вот, придя к осознанию этого драматизма сердцем и разумом, поэт пишет в августе горестнейшее стихотворение, в котором как бы выплеснулась вся его мука. Это был крик отчаяния и растерянности. Только где-то спустя 10 лет стихотворение будет напечатано. Оно тогда так и не прозвучало взрывом среди великого ничегонеделания, которое испепеляло душу поэта. Оно взорвалось лишь в сердце поэта, чтобы свидетельствовать сегодня, объяснять нам, что не давало Купале в Окопах покоя. Не зима гнала его отсюда — совсем, совсем иное…
На нашем поле —
Колючий осот.
Никто его боле
Уже и не рвет.
Над нашею нивой —
Вороны да орлы.
Никто в них счастливой
Не пустит стрелы.
…По нашим жилищам
Ткет сети паук.
А выгнать — не сыщем
Надежных рук.
Написав эти строки, поэт не мог долго оставаться в Окопах — на обочине. Разве его руки не руки? И разве они не сумеют пустить счастливой стрелы во врага?!
И действительно, мог ли человек в эти сложные, именно минские, с нашествием белополяков годы, когда решалась судьба народа, края, мог ли в такое время человек, любящий родину, тем более поэт, оставаться равнодушным к развитию политической ситуации и не вмешиваться в ход событий? Вмешивался, да еще как вмешивался Купала в политику в 1919–1921 годах!
Он редактировал «Колокол» («Звон») в 1919 году, «Всходы» («Рунь») в 1920-м, «Свободное знамя» («Вольны сцяг») в 1921-м. А кто согласится с поэтом, что он не вмешивался в политику, прочтя его такую публицистическую статью в газете «Беларусь» в октябре — ноябре 1919 года, как «Торжище»? А его выступление в двух январских номерах 1920 года той же газеты с обзором «Дело независимости Беларуси за прошлый год»?
Лирика поэта 1920 года почти исключительно политическая. На первом плане в ней бичевание оккупантов («На библейские мотивы»), сатира на их прислужников («Пять сенаторов»), протест против политического насилия, надзора («Поэт и цензор»). В это время Купала создает также цикл стихов по фольклорным мотивам «Песни на воинственный лад». 13 апреля 1919 года он просил Эпимах-Шипилло прислать одно из его дореволюционных, не пропущенных цензурой стихотворений «Царю неба и земли». Профессор выполнил просьбу Купали. Это стихотворение, опубликованное поэтом в январе 1920 года в газете
