Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров…
Зазвучали слова, давным-давно знакомые, но Люба смогла ими перевернуть душу. Ну, перевернуть-не перевернуть, но я ощутил, как душевно зарезонировал — голос пролился в самое нутро, и оно отозвалось чем-то необъяснимым, но совершенно реальным…
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от мелких своих катастроф…
Между меццо-сопрано и контральто. Да! Теперь я понял, как она может взорвать зал.
Детям вечно досаден
Их возраст и быт,
И дрались мы до ссадин,
До кровных обид.
Но одежды латали
Нам матери в срок,
Мы же книги глотали,
Пьянея от строк!
Холодок восторга побежал по спине. Сплав слов и музыки работал на убой. Люба знала, как. Может, и не осознавая того. Вполне готов признать это. Она лишь получала лютый кайф от исполнения, а зрители и слушатели — дело другое. Что их трое, что полный зал — неважно. Главное — самой впасть в творческий транс.
Впрочем, здесь я и прав, и не прав. Конечно, обратная энергия от толпы в данном случае очень важна. Скорее всего, на концертах Люба, как энерговампир, подпитывается реакцией публики — что для артиста нормальное дело. Профессионализм. Но творческое самозабвение как таковое, оно приходит всегда, хоть на сцене, хоть вот тут, в общаге за столом с портвейном. И Люба, похоже, в это состояние вошла успешно.
И злодея следам не давали остыть,
И прекраснейших дам обещали любить…
Она мастерски владела темпоритмом пения, постепенно ускоряя темп и нагнетая четкость и жесткость речитатива. Слово за словом, куплет за куплетом — вроде бы незаметно, звуках струн, слова и фразы летели уже беспощадно, чуть ли не сшибая навзничь. И вот финал:
Если путь прорубая отцовским мечом,
Ты солёные слёзы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал что почём, —
Значит, нужные книги ты в детстве читал!
«Читал!» хлестнуло как бичом. Люба резко оборвала звук, прихлопнув струны ладонью. Невольно я заметил, как красива эта ладонь: с тонкими сильными пальцами, изящной формой ногтей, дешевеньким серебряным колечком с бирюзой… Вот даже незатейливое это украшение смотрелось на безымянном пальце как поясок на бальном платье дворянской барышни.
Секунды две царила тишина, а затем девушки восхищенно зааплодировали и возопили:
— Шикарно!.. Чудесно!.. Люба, еще спой!.. — все это наперебой, взахлеб, с искренне горящими глазами.
Исполнительнице восторги подруг явно были нектаром на душу. Та, видать, так и вознеслась на крыльях успеха. Люба отложила гитару, с наслаждением выдула остаток своего портвейна, как бы утоляя жажду. После чего набулькала себе из «фугаса» почти полный стакан. Эту порцию она отмахнула на треть, по-простецки вытерев ладонью губы.
— Хорошенького понемножку, — объявила она, явно напрашиваясь на продолжение.
— Ну, Люба-а!.. — заныли девчонки.
— Двадцать лет как Люба, — отсекла гитаристка, но смягчилась, конечно: — Ладно, ладно!.. Погодите, дайте хоть дух перевести.
Перевела дух еще глотком портвейна и ляпнула невесть зачем:
— А скоро и вовсе двадцать один.
М-да… подумал я. Действительно, девка — залп «Катюши». Вот что с ней будет, как перевернет ее судьба?.. И почему-то захотелось мне помочь ей. Поддержать. Украдкой так, чтобы она сама не догадалась. Чтобы не занесло ее на кривые стежки-дорожки-перепутья. А это по ее ухваткам и повадкам очень может быть…
Я мельком глянул на парней. Алексей набыченно жрал бутерброд с сыром, зато Витек вдруг проникся еще не ясным мне вдохновением.
— Да! — с пафосом произнес он. — Вот у меня… Я к тому, что читать нужно все вовремя, в со… — он чуть запнулся, — в соответствующем возрасте. Я вот, знаете, в свое время как-то упустил Дюма и Жюль Верна. Прошли они мимо в подростковом возрасте, когда их нужно читать. Потом решил восполнить упущенное, попробовал прочесть… «Мушкетеров» там, «Таинственный остров». Ну и что? Таким примитивом все показалось! Вот тебе и классика. Сплошное разочарование! Вот я и утверждаю: всему свое время. А насчет нужных книг мудрые слова! За это и выпить не грех.
Я внимательно посмотрел на приятеля. Зная Витьку, можно было подозревать, что не Верна, ни Дюма он отродясь в руки не брал, ни в подростковом возрасте, ни в юношеском. Да и вряд ли чем-то иным зачитывался. А монолог воспроизвел, услыхав когда-то от кого-то. Включая обороты «знаете» и «решил восполнить упущенное». Это точно! С чем-с чем, а с памятью у Виктора было хорошо, это я успел понять.
По-иному покосилась на него и Таня. Уважительно. Умные речуги толкает, гляди-ка! Произвел должное впечатление. Ксюша, похоже, тоже прониклась, но ее мы в расчет не брали.
Я немедля подхватил нить:
— В самую точку, Виктор! — намеренно сделав ударение на второй слог, как в имени Гюго. — Мудрость заслуживает тоста. Давайте-ка…
И я долил всем понемногу. Таня с Ксюшей ради приличия запротестовали, но я учтиво заметил:
— Пить или не пить — дело добровольное. А освежить требуется.
Люба раскупорила болгарский сок, бесцеремонно глотнула прямо из бутылки, так как стакан был занят портвейном. Она заметно охмелела, и по лицу ее загуляла сардоническая усмешка.
— Слышь, Вить! — сказала она. — А что же ты читал тогда в соответствующем возрасте? Вот прямо любопытство разобрало!
Начинающего бизнесмена вопрос в тупик не поставил.
— Ну что! — уверенно ответил он. — «Молодую гвардию», например. Фадеева. Очень понравилось. А прозу Пушкина если взять? «Капитанская дочка», например. Или это… «Повести Белкина»! Вот это я понимаю, классика!
Люба застыла с бутылкой в руке. Да и я, признаться, не ожидал от соседа такого интеллектуального выхлопа. Не знаю, как отреагировала бы наша артистка, но тут в разговор встрял Алексей. Он тоже заметно стал подшофе. Слегка, но заметно.
— А я считаю, что все это фигня. Ну, то есть… фигня-не фигня, ладно. На любителя. Развлечение. А так, по жизни… Профессиональная литература, по специальности — ну, это я понимаю. Осознанная необходимость. А это все…
Он пренебрежительно махнул рукой.
Тут меня задело.
— Позвольте не согласиться, — заявил я. Хотел мягко, а вышло как-то вычурно, с апломбом: — Литература учит нас жизни в обществе. Художественная. Специальная этому не научит.
Алексей хмыкнул:
— Жизни нас учит жизнь. Живешь и учишься. Если мозги есть. А если нет — тогда ни книги, ни семья, ни школа ни хрена ничему не научат.
Люба к этому моменту ублажила себя сливовым соком от души.
— Дурак ты Леша, — брякнула она. — И уши у тебя холодные.
Я напрягся, ожидая от Алексея какой-нибудь грубой ответки, но он лишь снисходительно скосился на дерзкую особу.
— Вот уж правду говорят: волос длинный, ум короткий…
— Ну не скажи, — вдруг со значительным видом встрял Витька. — Просто у женщин, у них другое мозговое полушарие более развито… активно…
Алексей вновь отмахнулся, зато в Танино-Ксюшиных глазах Витя еще подрос, и я мысленно похвалил его. Молодец! Тактически действует грамотно.
Люба еще тяпнула портвешка. И нечто иное уловил я в изменившихся лице и взгляде. Она и разрумянилась, и словно отвердела, что-то хищное проступило в броской внешности.
Так. Неужели жди сюрпризов?..
Не успел я об этом подумать, как Люба резко сказала:
— Слушай, Вась! А у тебя же Достоевский вроде есть, ты говорил?
— Конечно, — уверенно ответил я. — «Преступление и наказание». А что?
Вот ведь вовремя подвернулся Федор Михалыч!
— Да так. Вспомнилось. Нужные книги надо всю жизнь читать, а не только в детстве.
— Золотые слова!
